В тишине спальни

В тишине спальни было слышно лишь дыхание глубоко спящего мужчины. Поступь ночи же по холодным половицам пола была неслышна. Где-то за окном позднего прохожего облаяла собака, неизвестно откуда взявшаяся на улицах современного мегаполиса, а может оттуда и взявшаяся, что город давно уже похоронил под тоннами пластика и металла столько тайн и недопрожитых жизней, что слов нет, передать всю это вязь в росчерке каллиграфической кисти.

Но человек в полупустой комнате, почти лишенной мебели, зато полной неоконченных картин, даже не проснулся, так ничтожен и невнятен был уличный звук, чтобы вырвать его из теплых, но крепких объятий сна.

Даже звук проворачиваемого в замке ключа от входной двери, не разбудил его. Человек всегда чувствует себя в своем собственном доме в безопасности, и неохотно принимает реальность, в которой даже в собственной постели не удастся избежать нападения. Но опасности никакой и нет. Есть тихий шорох стягиваемого с плеч пальто, и едва уловимое стрекотание искорок статического электричества, когда в нетерпении шерстяной шарф не разматывают, а стягивают через голову петлями. И осторожные шаги, не от боязни разбудить, (разве, здесь есть чего бояться?) а от неожиданной робости, пробравшей от затылка до коленок.

Все-таки это немного странно, приходить в чужой дом незваным, когда хозяин крепко спит. И пусть даже дом этот стал уже почти твоим, и здесь ты проводишь куда больше времени, чем в том месте, которое по привычке все еще называешь домом. И пусть незваным тебя никогда здесь не назовут. Все равно странно, все равно ощущение, словно ты вор, и пришел что-то украсть. А впрочем, почему что-то? Ты точно знаешь, зачем пришел. И пусть даже если не красть, но все равно очень похоже.

Спящий не просыпается, даже когда его постель прогибается под тяжестью еще одного тела. Лишь вздыхает глубоко, но все так же спокойно, не подозревая, что в этот момент его дыхание обжигает мягкие губы того, кто склонился к нему. Того, кто пришел, чтобы украсть, украсть его поцелуй.

Нежно-нежно. Так непривычно. Все еще непривычно, даже после трех лет знакомства, непривычно целовать самому, а не позволять целовать себя. Дыхание сбивается так быстро, и от страха, и от волнения, и даже от стыда, смешанного с гордостью за то, что все же решился. Немного обидно, что так хочется пить чужое дыхание, а в итоге никак не получается справиться с собственным. И сам себе кажешься невыносимо маленьким и глупым. Таким глупым, что даже с таким возлюбленным, как он, так и не научился целоваться по взрослому, зато давно уже привык, если целуют, отвечать взахлеб. А он, даже сонный, не до конца проснувшийся, целует в ответ так, что просто невозможно не ответить, забираясь на кровать уже с ногами, падая в его объятья.

- Рицка!

- Соби, - тихо, томно с придыханием.

- Что ты...

- Тсс... - закрыть рот ладонью, поднять глаза в мольбе, и скользнуть губами по шее, по скуле, лизнуть за ушком. Лицо горит, все тело лихорадит, и от возбуждения и от жгучего, такого лишнего сейчас стыда.

- Не дрожи, Рицка. - Тихий, вкрадчивый шепот. И сильные руки, обнимающие, успокаивающие, надежные. - Что случилось? Зачем ты пришел?

- Просто пришел. Ты не рад?

- Я всегда рад тебе, Рицка. Ты же знаешь. Просто так неожиданно...

- Ты обещал взять их...

- Что?

- Ты обещал взять мои Ушки, Соби, когда мне исполниться шестнадцать.

- Но твой день рождения завтра!

- Уже. Сегодня. - Твердо, все же решившись поднять лицо от его плеча и взглянуть в почти невидимые в темноте, и тени, падающей на лицо, глаза. - Я не хотел ждать. И так заставил тебя ждать меня так долго.

- Мне не в тягость ожидание, Рицка.

- Зато мне в тягость. Ты возьмешь их?

- Как я смогу тебе отказать?..