Разорвать на части, накликать несчастье...

День был не по осеннему теплым. Даже жарким. Нацуме выбрался из дома без куртки. По обочинам дорог все еще проступала привычно осенняя хлябь, но серьезных луж почти не было. На небе ни облачка. До школы идти совсем не так далеко, как кажется. Нацуме даже нравилось неспешно идти вперед к ожидаемой цели, встречая по пути знакомых: одноклассников и, как не странно, ёкай. Вот выполз на дорогу каппа, на обочинах еще достаточно влажно, и он явно не засохнет. Нацуме улыбнулся ему и лягушкоподобное создание помахало Такаси в ответ своей зеленой, перепончатой рукой. Попадались и другие ёкай. И им он тоже улыбался, но на душе было муторно. Его нагнал Танума и сразу обо всем догадался. Возможно, этот немногословный парень и не умел видеть духов так, как Нацуме, но в душах он читал, порой, даже слишком хорошо. Прямо-таки интуитивно.

- Что-то случилось? - спросил Канаме, приноравливаясь в шагу Нацуме.

- А? - Такаси повернул в его сторону голову. Неужели, по нему это настолько заметно?

- Да, ладно тебе, - с теплой улыбкой откликнулся школьный приятель, - Ты всегда выглядишь немного отрешенным от мира, но, когда Понты нет рядом, это особенно... ну, не то чтобы заметно, просто чувствуется.

- Сенсей в последнее время редко приходит ночевать. Его дома уже два дня не было.

- Весна. Он ведь кот... хоть и странный такой.

- Наверное, - пробормотал Нацуме, а у него самого пред глазами встала пещера и заговоренные стрелы Матоба на фоне белоснежной шерсти, слипшейся от крови.

Иногда, Такаси остро сожалел, что Тануме не дано видеть Сенсея в его истинном обличии. Это бело-рыжим котиком он выглядит безобидным и забавным, но на самом же деле его друг-ёкай грозное и величественное создание. Нацуме хорошо помнил, как они познакомились, когда Мадара чуть не перекусил его пополам, а потом, как-то неожиданно, передумал. Конечно, не просто так, а с оговоркой, но все же. Нацуме давно не считал его злым, напротив, искренне полагая, что эгоистичный дух по-своему добр и справедлив. Не во всем, конечно. Сразу вспомнилось, как он выклянчивал мармелад в гостях у Таки, а потом еще и сделал вид, что слинял, как только настолько объелся, что даже про пахал в саду борозду своим непомерно раздувшимся животом. А потом вернулся, когда был особенно нужен. Ведь вернулся же.

- Не переживай, - Танума весело хлопнул его по плечу, когда они подошли к школе, и скоро было нужно расходиться в разные стороны, ведь они учились в разных классах, - Найдется твой кот. Наверное, опять сакэ пьет со своими друзьями ёкай. Я помню, ты рассказывал.

- Зайдешь со мной к ним сегодня? - неожиданно для себя, предложил Нацуме. И тут же пожал об этом. Неудобно как-то. Танума ведь все равно не сможет увидеть пирующих на лесной поляне ёкай.

- Конечно, - сразу же ответил Канаме и, кажется, даже обрадовался, что его пригласили. Чем смутил Нацуме еще больше. - Подожду тебя после занятий возле ворот.

- Договорились, - искренне и открыто улыбнулся ему Нацуме. И отправился в класс.

Занятия тянулись долго и изнуряюще. В такой солнечный и погожий день ужасно не хотелось сидеть в классах, пропахших пылью, мелом и еще каким-то совершено особенным запахом, как может пахнуть только школа. Нацуме, отстраненно глядя в окно, размышлял о том, как сильно переменилась его жизнь, когда он переехал к дяде и тете, когда нашел семью, которая впервые приняла его, как родного. И разрешила остаться. Насовсем. Только благодаря им у него начало получаться. Что именно? Находить друзей. Нет, просто дружить. Дружить по-настоящему. И с людьми, и даже с ёкай. Это только вначале они казались ему злыми и страшными. Но на самом деле, обычные ёкай, а не те, кого снедали внутренние страсти, были неплохими, просто проказливыми иногда, ведь люди, в большинстве своем их не видят. И это такой соблазн. Он вспомнил о том, что, когда был маленьким, и уже понимал, что видит нечто, чего не видят остальные, он мечтал стать как ёкай. Незаметным. Невидимым. Чтобы его никто не мог обидеть. Никто не задирал. Это были такие невинные, такие детские мечты... но даже вспоминая о них теперь, становилось немного грустно.

- Ты чего сегодня весь день такой отрешенный? - спросила его Сасада, незаметно подкравшись на перемене. Нацуме даже вздрогнул. Просто не ожидал, что к нему кто-нибудь подойдет. Для него такое все еще было ново. Поэтому, не иначе, как от неожиданности, у него почти мечтательно вырвалось одно единственное слово:

- Скучаю.

Тут уж подоспел Исивара. Повис у него на шее, со спины взъерошивая волосы.

- Влюбился, что ли? Признавайся, кто она?

- Нет-нет, - попытался заверить одноклассника Нацуме, даже руки вверх поднял, протестуя против такого заявления.

- Серьезно? - тут же заинтересованно протянула Сасада, склонившись над Такаси. - Может быть это Таки?

- Конечно, нет, - выпалил Нацуме с жаром и покраснел, сам плохо понимая почему.

Просто раньше ему никогда не приходилось вести с другими людьми подобные разговоры. Вот у Натори-сана еще иногда получалось его разговорить. Но Натори был Натори. Он легко мог говорить о таких вещах, которые Нацуме и в голову бы не пришли. Мысль о знаменитом актере, который в тайне был потомственным экзорцистом, непроизвольно привела его к неприятным воспоминаниям о знакомстве с другими его коллегой. Матоба. Он уже знал, что с этой семьей лучше не иметь никаких дел. И Сенсей не раз наставлял его по этому поводу. Неожиданно молодой для своего высокого статуса глава семьи Матоба смог ранить Мадару. И тот рассвирепел. А потом как-то совершенно неожиданно успокоился, когда Такаси его позвал. Что тогда произошло? Хотел бы он знать. А Котя-сенсей, у которого можно было бы хоть что-то выудить, повадился прохлаждаться неизвестно где. А ведь Такаси так его...

- О! Опять подвис! - воскликнул кто-то рядом и помахал ладонью перед лицом Нацуме. Конечно, это был неугомонный Инукаси.

- И все-таки это любовь, - насмешливо протянул второй их общий приятель.

Все засмеялись. С небольшим опозданием Нацуме тоже присоединился к ним. На душе стало легче. Хорошо, когда можешь смело сказать, что у тебя есть друзья. Разные, некоторые друг о друге вообще не подозревают, но для тебя они все тут, рядом. Всегда можно позвать. Всегда можно на них положиться. Он снова отвернулся к окну, когда ребятам надоело его подкалывать. И улыбнулся небу, а потом опустил глаза на школьный двор. Посмотрел на бродящих там учеников, а потом непроизвольно посмотрел в сторону школьных ворот, где после уроков его должен был встретить Танума... Сердце пропустило удар. Это не мог быть он, правда? Это не мог быть Матоба. Чтобы ему тут делать? Но фигура в черном промелькнула лишь на мгновение, скрывшись за высоким каменным столбом. Возможно, ее там и вовсе не было.

Когда Нацуме приблизился к воротам, Танума его уже ждал. Такаси вежливо попрощался с одноклассниками и подошел к другу.

- Как прошел день? - тут же поинтересовался у него Танума, - Смотрю, все еще хандришь.

- Нормально. В классе отчего-то решили, что я в кого-то влюбился, - посетовал Нацуме.

Танума весело и открыто рассмеялся.

- Так сказал бы, что по коту своему тоскуешь. Сразу бы отстали. Полшколы знает, что ты его даже в школьные поездки с собой берешь.

- Они бы потом смеялись, - со вздохом отозвался Такаси.

- Так это же хорошо, - доверительно сообщил ему Канаме, похлопав по плечу. А потом, глядя прямо перед собой, заметил, не сумев скрыть улыбку, - К тому же, они, наверное, и так тебя обсмеяли.

- Ну да, - Нацуме улыбнулся. Удивительно, что он так легко чувствовал себя рядом с Танумой. Просто, тот умел слушать, как никто другой. А еще умел поддержать. Наверное, в этом все дело. А потом как-то само на ум пришло, что Матоба мог ему и не привидится, поэтому он решился спросить у друга:

- А ты никого подозрительного у ворот не заметил, когда пришел?

Они уже довольно далеко отошли от школьных ворот и неспешно брели по широкой тропинке вдоль леса, по которой добирались на учебу многие ученики из окрестных селений. С одной стороны вдоль нее тянулся лес, с другой редкие деревца и кустарники, за которыми начинались рисовые поля. Тянущиеся до горизонта, где от бесконечного светло-голубого неба их отделяла поросль низеньких деревьев - граница возделываемой земли. А дальше, отсюда не было видно, начинался большой луг. Летом там благоухали травы и цвели цветы. Пчелы собирали нектар и попискивали в траве полевые мыши. Нацуме иногда ходил туда вместе с Сенсеем. И мог подолгу валяться прямо на траве и смотреть в небо, охваченный странной меланхолией, когда весь окружающий мир кажется всего-то чьим-то затянувшимся сном. Из нее его мог вырвать только Котя-сенсей, который, устав бездельничать, вдруг принимался охотиться за бабочками или за полевками. Делал он это шумно и активно. От его воплей Нацуме словно просыпался, подхватывал разражающегося грозной речью кота на руки, и они вместе возвращались домой. И до самого позднего вечера Нацуме не переставал улыбаться. Он вспоминал об этом, глядя в сторону, когда Канаме после его вопроса весь подобрался и негромко уточнил:

- Ёкая?

- Нет. - Медленно покачал головой Нацуме, - Человека.

- Натори-сан?

- Да нет же, - Нацуме даже улыбнулся, - я был бы рад видеть Натори-сана в любой день. Просто... - он снова ответ глаза в сторону рисовых полей и немного замедлил шаг, - Недавно я познакомился с одним человеком. Он экзорцист, как и Натори-сан. Но... он смог ранить Сенсея своими заговоренными стрелами. И сегодня утром мне показалось, что я видел его у школьных ворот.

- У него... - Танума подозрительно запнулся, но Нацуме, отвлекшийся на созерцание окрестностей, не сразу обратил внимание на эту заминку, - черные волосы и повязка на глазу.

- Так ты его видел?- порывисто повернулся к другу Такаси.

Танума смотрел прямо перед собой.

- Сейчас вижу, - проговорил друг одними губами.

Нацуме медленно посмотрел на тропинку впереди них. На расстоянии пяти шагов стоял Матоба Сейджи собственной персоной и по обе стороны от него возвышались его слуги-аякаси.

Черноволосый экзорцист шагнул к ним. Нацуме с трудом подавил в себе первый порыв попятиться.

- Твой друг, - бросив короткий взгляд на Тануму, спросил Матоба, снова глядя на Такаси.

- Да.

- Знает, что ты видишь?

- Да, - не стал скрывать Нацуме, после небольшой заминки.

- Он нам не помешает.

И тут же аякаси переместились к Тануме и схватили невидящего их парнишку за руки.

- Нацуме, - свистящим шепотом выдавил из себя Канаме, - меня что-то держат.

- Не волнуйся. Это... они ничего тебе не сделают, - с нажимом закончил он и впился взглядом в лицо Матобе.

- Конечно, - легко подтвердил тот, - я просто хочу поговорить. Думал, не удастся застать тебя одного. Без твоего аякаси. А вот твой друг нам совершенно точно не помешает.

- Что вам от меня нужно, Матоба-сан? - хмуро спросил у него Такаси.

- Скажем так, - обманчиво мягко обронил экзорцист и подошел к нему почти вплотную, - Хочу поведать тебе одну интересную сказку.

- Это как-то связано с вашим глазом? - предположил Нацуме, когда повисшее между ними молчание стало просто невыносимым.

Взгляд Матобе обжег холодом.

- С чего ты это взял?

Такаси растерялся. Он ведь просто предположил! Даже если угадал, почему надо так реагировать? Или для Матобы это больной вопрос? Хотелось бы понять.

- Прошлый раз вы собирались мне его показать, а потом передумали.

- Ты смышленый. - Заметил экзорцист, ощутимо расслабившись. - Но я покажу его тебе как-нибудь потом. А пока хочу спросить тебя о твоем аякаси.

- О Коте-сенсей?

- Ну, если ты его так называешь. Мне казалось, что у него другое имя.

- Он не против, когда я зову его так, - ощущая, как по спине бежит предательская струйка пота, пробормотал Нацуме.

- Ты видел его в человеческом обличии?

- Что? - Нацуме моргнул и отрицательно затряс головой, - у Сенсея только два обличия. И в той пещере вы видели их оба.

- Сомневаюсь, - черные глаза Матобы смотрели испытующе и недоверчиво. Но постепенно он убедился, что Нацуме не пытается с ним лукавить. И позволил себе хищную улыбку. Такаси попятился, но заставил себя остановится, когда скосил глаза на Тануму, все еще плененного чужими аякаси. А Матоба снова придвинулся к нему на один шаг и сказал: - Тогда, для тебя будет новостью, что такие сильные и высокоразвитые аякаси, как он, всегда имеют форму наиболее приближенную к человеческой. Возможно, он просто не показывает ее тебе. А возможно, не помнит, что она у него есть.

- О чем вы? Я не понимаю.

- В нашей семье есть легенда об аякаси, который был настолько силен, что трудно описать словами. Его называли Серебряный Князь. И его невозможно было пленить ни одним из известных в ту пору заклинаний. Единственная возможность для экзорциста заполучить его силу, это стать его спутником. И в спутники Серебряный всегда выбирает себе только мужчин.

- Зачем вы мне это рассказываете?

- Просто, мне думает, не я один заметил, что в пещере в твоем аякаси пробудилось нечто... странное, - заметил Матоба и придвинулся еще ближе.

- Вы думаете, что Сенсей и есть этот князь? Но у него нет человеческого воплощения! - Жарко запротестовал Такаси.

- Может, и нет, - тонкие губы Матоба тронула змеиная улыбка. И тут он задал совсем уж странный вопрос: - Ты уже встречаешься с девочками, мальчик?

Нацуме растерянно моргнул. Это мог бы спросить Натори-сан. По крайней мере, Такаси мог себе представить его задающим такой вопрос. Но чтобы Матоба заинтересовался чем-то подобным... с чего бы это вдруг? Или Нацуме послышалось? Тут из рук аякаси начал отчаянно рваться Танума и даже собирался что-то прокричать, но те весьма предусмотрительно, по одному лишь взгляду Матоба, закрыли мальчишке рот.

- Судя по всему, нет, - так и не дождавшись ответа, обронил экзорцист, - Придется наглядно пояснить, почему его привлекают исключительно мужчины. - Он сказал это мягким, почти ленивым тоном. А потом вдруг обхватил лицо Такаси ладонями и прижался губами к губам. Глаза Нацуме распахнулись. Он не успел никак отреагировать. Поцелуй был почти невинным, пока его губы не попытались раздвинуть языком, но счастью в этот момент его схватил за руку Танума, и они побежали. Быстро-быстро. Проламываясь через кустарник и все дальше углубляясь в лез, оставив тропинку и Матобу с его аякаси далеко позади.

Остановились они не скоро.

Нацуме схватился за дерева, согнувшись и упершись второй рукой в колено. Он тяжело дышал. Рядом точно так же задыхался от быстрого бега Танума.

- Как ты... - начал Такаси, с трудом проталкивая через пересохшее горло слова, - Как ты смог освободиться?

- Недавно... - Танума даже откашлялся, медленно распрямляясь, - Недавно попросил отца научить меня нескольким молитвам. Не думал, что получится. Но, когда они меня схватили, я про себя их повторял, как заведенный. А потом... когда этот... Наверное, испугался за тебя сильно. Он ведь мог на поцелуях не остановиться. Ты ведь понимаешь, что это вообще-то подсудное дело, с таким к несовершеннолетним приставать!

- Он из очень уважаемой семьи, - слабо пробормотал Нацуме, еще не до конца придя в себя, - Его слово, против нашего... Только хуже будет, наверное, - Такаси малодушно отвел в сторону глаза, а потом опустился прямо на траву. Ноги не держали.

- Нацуме! - Обеспокоенно воскликнул Танума и тут же оказался подле него.

- Все нормально. Перенервничал, наверное, - шепотом отозвался тот, прижимая к груди колени, - Он ведь правильно объяснил. На словах бы я не понял.

- Если бы он прямо сказал, что спутники были любовниками этого князя, тут бы любой понял, мне кажется.

- Он просто такой человек... не очень хороший.

- Раз от твоего Понту ранил, то это я уже и так понял, - со вздохом отозвался Танума и сел рядом с ним. А потом и вовсе обнял Нацуме и позволил ошеломленному другу привалиться к своему плечу. Они долго молчали.

- Очень противно было? - тихо спросил Канаме, хотя и понимал, что лучше это тему вообще не поднимать.

- Я даже понять ничего не успел, - честно ответил ему Нацуме.

- Ну ладно, - тогда Танума решительно поднялся и протянул руку все еще скорчившемуся на земле Нацуме. - Пойдем искать твоего Сенсеня. Пусть не отлынивает больше. Это ведь он должен тебя защищать!

Они пробирались через лес к поляне, издревле облюбованной духами. Те могли на какое-то время покинуть эти места, но рано или поздно собирались вновь, пропустить по чарочке, обсудить дела и происходящие в округе события, возможно, помянуть кого-то из своих. Мадара, как было известно Нацуме, наведывался к ним с удручающей регулярностью. Правда, прежде чем добраться до этого заповедного места, ребятам пришлось поплутать по лесу. Они оба не могли похвастаться тем, что выросли здесь. Поэтому не так хорошо ориентировались в окрестных лесах, как хотелось бы. А вернуться обратно на основную тропу и уж с нее свернуть на знакомый поворот, никто бы из них сейчас не отважился. Там все еще мог поджидать в засаде Матоба. Точнее, поджидал бы он, конечно, одного Нацуме. Но Танума, как настоящий друг, никак не мог бросить его на произвол судьбы. Но вот, Нацуме приметил знакомую рощицу. Танума указал на знакомый им обоим валун, местами покрытый мхом и чем-то отдаленно напоминающий исполинское лицо древнего каменного великана. Они, наконец, оказались так, где нужно.

Нацуме услышал за кустами гомон и голоса, пирушка екай была в самом разгаре. Он уже хотел выйти к ним, как приметил белоснежный лисий хвост, выгладывающий из травы. Кто-то вольготно развалился прямо на земле с противоположной стороны куста и лениво помахивал самым кончиком роскошного хвоста. Конечно, у Мадары в его лисьем обличии тоже был хвост, причем чем-то неуловимо похожий на этот, но... он был огромным, уж Нацуме ли этого не знать. А этот явно был довольно миниатюрным, чуть больше, чем у знакомого Такаси лисенка. Но лисенок был маленьким, совсем еще подросток, а этот мог бы принадлежать полноценному лису... в человеческом обличии. По идее к нему в комплекте должны были идти белоснежные остроугольные ушки. Но чтобы это проверить, надо было обойти куст и посмотреть на обладателя хвоста. Именно это Нацуме и попытался сделать. Он начал красться в данном направлении, но тут его негромко позвал Танума, который не мог видеть хвост. Даже на памятном празднике, он видел малыша-лисенка как обычного мальчика, без ушек и хвоста, хотя, для Нацуме они всегда присутствовали, как неотъемлемая часть облика юного екай. Такаси не успел ничего ответить другу, потому что буквально на его глазах хвост пропал. Повинуясь охотничьему азарту, Нацуме проломился через куст на поляну и обнаружил там всю честную компанию. Екаи распевали разухабистые хмельные песни и качали из стороны в сторону чарками, проливая саке на душистые травы.

- О! Нацуме-доно, выпей с нами! - прокричали они нестройным хором, завидев его.

Но Нацуме никак не отреагировал на это. Он вертел головой по сторонам и пытался обнаружить хозяина лисьего хвоста. Но посторонних екай, которых он бы не знал в лицо, на полене не было. Даже Котя-сенсей, пьяненький и счастливо пускающий слюни под аккомпанемент разноголосого пения, был тут и добраться домой на своих собственных лапах, судя по всему, был не в состоянии. Нацуме тяжело вздохнул и поднял вяло сопротивляющегося кота на руки.

- Нашелся? - спросил его подоспевший Танума. Екай он видеть не мог, но различал едва слышное пение.

- О, сынишка священника! - прокричал кто-то.

- Они тут? - шепотом спросил он у Нацуме.

Тот кивнул. И снова вздохнул, еще тяжелее, чем раньше, но уже обращаясь к коту:

- Пойдем домой, Сенсей. Когда проспишься, расскажу тебе, что снова видел Матобу.

- Да я его... одной лапой! - трепыхнулся у него на руках пьяненький бело-рыжий комок шерсти и сладко всхрапнул. Как всегда. Нацуме так много нужно у него спросить, а он пьяно храпит и в ус не дует. Разве такой, как Сенсей, может быть князем? Конечно, нет. Да и не стал бы Мадара кого-то вынуждать... быть его спутником. Это же совершенно не в его характере!

- Что теперь будешь делать? - спросил Танума, когда они уже прощались. Он проводил Нацуме почти до дома.

- Не знаю. Подожду, пока Сенсей протрезвеет.

- Этот Матоба может ведь еще раз попытаться... - тихо проговорил Канаме, которого не отпускало беспокойство за друга.

- Не хочу впутывать в это тетю и дядю, тогда пришлось бы им сказать... ну откуда я его знаю. - И, подумав немного, Такаси решился: - Я позвоню Натори-сану.

- Хорошая мысль, - одобрил Танума, и они распрощались.

Нацуме без проблем прошел в дом, поздоровался с тетей, сказал, что поест чуть позже. Даже разместил Котю-сенсея на его любимой седельной подушке. И только после этого расположился у окна и задумался. Мысль позвонить Натори была здравой. Возможно, ему что-то известно об этом Серебряной Князе. Вдруг, Матоба все выдумал? Хотя, зная о его страсти к коллекционированию сильных екай, маловероятно. И все равно, Нацуме просто жизненно необходимо стороннее мнение. Он не верил, что Котя может оказаться кем-то подобным. Но не мог привести ни одного обоснованного доказательства. То, что Мадара расставался с крупицами сведения о себе и других екай весьма неохотно, Нацуме прекрасно знал. Недаром же, о некоторых из них он узнавал только когда сталкивался с ними напрямую, и у Сенсея уже не получалось отмолчаться. Более того, в последнее время Мадара изменился. И это началось несколько раньше, чем они оказались в той пещере, где был запечатан ядовитый екай, уничтоженный Матоба. Например, этот свет на лбу Коти... раньше он его не применял. Сейчас же, стал пользоваться повсеместно. Причем, как в маленьком, так и в большом своем обличии. Откуда он? И почему у него такая чудодейственная власть над слабыми екай? С сильными, понятно, одним светом не совладеешь. Но слабых ведь он просто рассеивает. Нацуме сам видел. Поэтому звонок Натори был не изнежен, но... Нацуме не хотел звонить из дома. Здесь его могла услышать тетя. Она ведь всегда где-то рядом. А стационарный телефон в комнату не перенесешь. Он стоит в гостиной, у всех на виду.

Нацуме знал, что можно сходить на почту, но не был уверен, что следует делать это именно сейчас. Тут ему в голову пришла другая мысль. С Матобы станется подкараулить его после школы и завтра. А, если он опять будет не один, а с кем-то из знакомых? Конечно, к тому времени Котя уже должен будет протрезветь... Нет, звонить надо сейчас. Натори-сан всегда очень занят, он же знаменитый актер, у него съемки. И не только. Как экзорциста его часто вызывают в разные уголки страны. Поэтому сразу он вряд ли сможет приехать. Значит, чем раньше ему сообщить, тем быстрее он сможет появиться. Если вообще сможет, конечно.

Нацуме вздохнул, глянул на развалившегося кверху брюхом кота, который всем видом сигнализировал: «Нетранспортабелен». И ушел вниз. Предупредил тетю, что ему надо ненадолго отойти. Надел куртку, все-таки к вечеру сделалось довольно прохладно. И вышел на улицу. Дядя еще не пришел с работы, но солнце уже отчетливо приближалось к линии горизонта. Вечерело. До закрытия ближайшего почтового отделения оставался час с небольшим. Он поспешил туда.

Приветливый служащий, несмотря на конец рабочего дня, выдал ему карточку для таксофона и скрылся где-то в подсобном помещении. Какие-то у него были там дела. Нацуме оказался единственным посетителем в это время. Подошел к одному из казенных телефонных аппаратов. И набрал номер Натори-сан. Только слушая возле уха длинные гудки, он вдруг подумал, что Натори может оказаться недоступен. И связаться с ним не получится. Отчего по спине пополз неприятный холодок. Он прекрасно понимал, что сам не сможет справиться с таким, как Матоба. Тот казался ему человеком жестким и целеустремленным. Если... А что, собственно, если? Матоба поцеловал его только затем, чтобы, как выразился сам экзорцист, наглядно объяснить, зачем сильному аякаси могут понадобиться спутники из числа тех, что с рождения может видеть екай и прочие проявления мира духов. Не только видеть, но и вступать с ними в контакт. Какого рода контакт подразумевается в данном конкретном случае, и символизировал данный поцелуй. Это ведь не означает, что Нацуме ему... ну, нравится. На этой мысли, возле уха раздался невнятный и, похоже, заспанный голос:

- Натори слушает.

- Натори-сан, - выдохнул Нацуме в трубку, которую от волнения держал обеими руками. Но волновался он не из-за предстоящего разговора, а из-за этой мысли глупой и неправильной. Как можно вообще нравиться в этом смысле? Как?

- Нацуме, - в голосе на том конце трубке послышалось беспокойство. - Что-то случилось?

- В наших местах снова объявился Матобе. Только на этот раз он, кажется, из-за меня пришел. Точнее из-за Сенсея.

- Так... - тяжело обронил Натори, - Объясни все толком, пожалуйста, - на последнем слове его голос смягчился. Это придало Нацуме сил. Он отнял одну руку от телефонной трубки, уперся ладонью в стену рядом с автоматом и начал пересказывать события этого дня.

- Он встретил меня после школы. Я был не один. С другом. Возможно, вы помните. Его фамилия Танума.

- Кажется, сын местного священника?

- Да. Матоба приказал своим аякаси держать его и сказал, что он нам не помешает. Правда, перед этим уточнил, знает ли Танума, ну... что я могу видеть екай.

- И ты ответил честно?

- Да. Я подумал, что Матоба здесь, чтобы показать мне свой глаз. Не знаю, зачем ему могло такое понадобиться. Но тогда, в гостинице, он уже предлагал мне посмотреть, но его отвлекли. - Нацуме перевел дух.

- Так... - снова протянула трубка голосом Натори.

- Он сначала похвалил меня, сказав, что я смышленый, но глаз он покажет мне позже. А потом... потом он рассказал мне про странного аякаси. Что тот был очень сильным, наверное, именно за это его прозвали князем и...

- Постой-постой... - Перебил его Натори, и по его тону Нацуме понял, что экзорцист не на шутку взволнован, - Он рассказал тебе о Серебряном Князе?

- Он предположил, что им может оказаться Сенсей и спрашивал, видел ли я его человеческое обличие. Скажите, Натори-сан, неужели у всех сильных аякаси оно обязательно есть?

- Трудно утверждать наверняка, - помолчав, медленно проговорил Натори. - Но в некоторых старинных свитках омедзи утверждается, что это так. Доказательств, как ты сам можешь догадаться, никаких нет. Потому что сильные аякаси, как правило, настолько презирают весь род людской, что им противна сама мысль о человеческом обличии. Конечно, таковы не все. Но и на основании тех, кто на самом деле выглядит похожим на человек, окончательные выводы делать трудно. Нацуме, что еще сказал тебе Матоба про Серебряного?

Глаза Нацуме непроизвольно широко распахнулись. Он тяжело сглотнул. Натори, чувствуя его заминку, позвал в трубку:

- Нацуме, ты еще там? Нацуме?

Такаси все еще не мог вымолвить ни слова.

- Нацуме, - в голое Натори прорезалась решительность и почти властность, - Он что-то с тобой сделал?

- Поцеловал, когда понял, что я сам не догадаюсь, что складывается в понятие «спутник для князя».

Натори долго молчал.

- Я так понимаю, твоего Сенсея в этот момент рядом не было.

Нацуме помотал головой, не сразу спохватившись, что собеседник не может его видеть. Только хотел озвучить вслух, но Натори и сам догадался.

- А сейчас он с тобой?

- Нет. Он снова напился. Отсыпается дома.

- Ты не дома?

- Нет. Я звоню вам с почты. Дома же тетя. Как я при ней?

- Немедленно возвращайся!

- Натори-сан? - взволнованно переспросил Нацуме.

- Я прямо сейчас не могу вырваться, но буду у тебя либо завтра вечером, либо, совсем крайний срок, послезавтра утром. Постарайся до моего приезда с Матобой больше не сталкиваться. И не позволяй коту оставлять тебя одного. Ты все понял?

- Вы так и не сказали, - прошептал Нацуме в трубку и тут же возвысил голос, испугавшись, что собеседник его не услышит, - что Котя-сенсей не может быть этим князем. Вы тоже думаете...

- Нет. Я ничего не думаю, - довольно резко оборвал его экзорцист, но тут же извинился, - Прости. Не хотел кричать. Просто переживаю за тебя. Пока меня не будет, попытайся сам выспросить у него. Знаю, что твой кошак не подарок, но, возможно, он сам все как-то прояснит. И, прошу тебя, постарайся не ходить по округе один.

- Хорошо.

- Я приеду, как только смогу.

- Спасибо вам, Натори-сан. До свиданья.

Он медленно отнял трубку от уха и положил ее на рычаг. И чуть не вскрикнул, когда рядом с его рукой, которой он все еще упирался в стену, легла чужая рука. Это мог быть екай. И в кое-то годы Нацуме был бы только рад этому. Или почтовый служащий, которому уже пора было закрываться. Но тогда не было необходимости подходить так близко. Рука была мужской. Жилистой и твердой. С ухоженными ногтями и смуглой кожей. Как только он ее увидел, Нацуме уже знал, кто стоит за его спиной. Просто его разум все еще пытался найти спасительно лазейку. Но тщетно.

- Дай угадаю, - раздался над ухом пугающе знакомый голос, - Призвал на помощь Натори?

- И что, если так? - Нацуме ответил почти с дерзостью.

Он медленно повернулся лицом к Матобе и почти сразу был вынужден вжаться в стену, потому что мужчина оказался слишком близко. Такаси такого не ожидал. Единственный глаз молодого экзорциста смотрел испытующе.

- Вряд ли он успеет вовремя, - заметил Матоба, не отстраняясь.

Нацуме не знал, что ему на это ответить, но инстинкт самосохранения подсказывал, что нужно говорить. Обязательно произносить какие-то слова, иначе... второго поцелуя от Матобе за один день он не переживет. Хотя, куда он денется? Не сипукку же себе делать по этому поводу. Да и не принадлежал никогда род Нацуме к самурайским.

- Эй, вы там? Я вообще-то, уже закрываюсь! - раздался из-за стойки решительной окрик почтового служащего. У Нацуме от облегчения и радости чуть не подкосились колени. Он, кажется, даже улыбнулся. За что был удостоен странного хмыканья со стороны Матобы.

- Мы уже уходим, господин почтальон, - обронил молодой мужчина, взял мальчишку за локоть и вывел из здания почты.

Ничего на этом не закончилось. А ведь Нацуме так надеялся. Натори был прав, не надо было ходить под вечер одному.

- Ты сейчас домой? - спросил Матоба, отпуская его.

Где-то по кустам шуршали его аякаси. Нацуме отчетливо ощущал их присутствие. Они были пропитаны силой Матобе, его аурой. Спроси его, как он это делает, Такаси не смог бы ответить. Просто это чувствовалось. Что смертоносные создания рядом. И что они принадлежат мужчине, который стоит возле него и пристально, чуть с высока разглядывает.

- Да, - ответил Такаси, когда пауза затянулась.

- Я провожу, - обронил на это Матобе и пошел в одну с ним сторону.

Убегать или делать вид, что они незнакомы, было бы глупо, да и бессмысленно. Нацуме был вынужден шагать рядом с ним. Сначала он подумал о дяде и тете. Что будет с ними, если Матоба узнает, где он живет? Он весь сможет причинить им вред, если захочет. Но на смену ей пришла другая мысль. Что Такаси Нацуме не такое уж распространенное имя. Значит, если бы Матоба захотел найти его дом, он бы его уже нашел. Телефонный справочник еще никто не отменял. Это и успокаивало и удручало одновременно. Может быть, теперь есть смысл совсем уйти из дома, чтобы не ставить родных под удар?

- Послушайте, - попытался Нацуме начать разговор, - Я не понимаю, что вам от меня нужно?

- Я же сразу сказал что. Точнее, кто.

- А еще вы сказали, что князя невозможно подчинить заклинанием.

- Я сказал, что в те времена, когда о нем впервые узнал род Матоба таких заклятий не существовало.

- А теперь они есть?

- Он не появлялся уже больше ста лет. Не было возможности опробовать.

- Это не Сенсей. Это не может быть он, - убежденно произнес Нацуме.

Они снова шли по широкой лесной дороге. Диск солнца уже наполовину утонул за горизонтом. Нацуме все больше нервничал. До дома было уже недалеко. Ему бы не хотелось, чтобы Матоба провожал его до ворот.

- Я должен убедиться. - После длительного молчания обронил Матоба.

Нацуме понял, что нет смысла его переубеждать, все равно ничего не добьешься. Тогда он решил спросить о другом. Осознанно решил. Это не было продиктовано моментом. Просто Такаси всегда жил по принципу, лучше знать обо всех обстоятельствах, чем тешить себя глупыми иллюзиями.

- Вы бы сделали это со мной снова, если бы не вмешался почтальон?

- Определенно, - откликнулся Матоба и остановился.

Нацуме, смотревший в этот момент себе под ноги, поднял на него глаза.

- А вот и третье обличье твоего аякаси, - с удовлетворенной улыбкой обронил экзорцист.

Нацуме резко посмотрел вперед на дорогу. Слева от нее рос раскидистый дуб. Повинуясь словам Матобы от ствола, к которому стоял, привалившись спиной, отделился человеческий силуэт. И на дорогу из тени древесной кроны вышел высокорослый юноша, внешне похожий на ученика старшей школы или студента первокурсника. Форменный пиджак, узкие брюки со стрелками, белоснежная рубашка без галстука. И в купе со всем этим длинные белоснежные волосы, остроконечные лисьи уши и кончик белого хвоста на земле рядом с левой ногой.

- Что именно ты сделал бы снова? - голос аякаси прозвучал сурово и гневно. Он смотрел только на Матобе.

- Сейчас покажу, - ответил ему экзорцист и пошел навстречу.

Мадара, если это, конечно, был он, не сдвинулся ни на йоту, позволяя экзорцисту придвинуться вплотную. Нацуме смотрел на их неумолимое сближение широко раскрытыми глазами. Солнце, окрасившее небо алыми всполохами, огибало редкие деревца с правой стороны дороги, образуя на утоптанной тысячами подошв земле полосы света и тени, отбрасываемой деревьями. В одной такой солнечной полосе и замерли двое. А потом Матобе вскинул правую руку, прижал ладонь к лицу аякаси и... Нацуме знал, что он сделал. И даже слишком хорошо помнил, каково оно на вкус. Но его взгляд непроизвольно метнулся в левой руке экзорциста, которую тот завел за спину за секунду до поцелуя. Там неожиданно, словно из воздуха, появилась стрела с нанизанным на нее белоснежным листком заклинания. Не соображая, что делает, Нацуме побежал. Ноги несли его вперед сами. За миг до того, как коварная рука выскочила из-за спины и должна была вонзить заговоренную стрелу в живот аякаси, между двумя телами протиснулась ладонь Нацуме. Боль обожгла, но не настолько сильно, как могла бы. Стрела проткнула ладонь. Но это активировало заклинание и до аякаси оно уже не добралось. Зато раздавшийся шелест, отбросил экзорциста и лисихвостого в разные стороны. Между ними стоял Нацуме. И его, начиная от проткнутой стрелой ладони, оборачивали, словно мумию, полоски заклинаний. Вот они поднялись вверх по руке и добрались до плеча. Вот принялись за грудь и ноги. Уже совсем скоро должно было исчезнуть под их неумолимым шелестом лицо. А он все стоял неподвижно, едва дыша, и смотрел в глаза беловолосого аякаси. Они были желто-зелеными. Такими же, как у Мадары в его лисьем обличии. И хвост был тот же, что он видел в траве на поляне, где пьянствовали екай. Но хуже всего было то, что он чувствовал его, этого странного парня с лисьими ушами, чувствовал точно так же, как Мадару. Чувствовал и все тут. Нацуме слабо улыбнулся, когда первая бумажная полоска с начертанным на ней заклинанием легла на лицо. Интересно, успел подумать он, они меня просто задушат или как? А потом аякаси отмер.

- Идем со мной, - прорычал он, схватил Нацуме за вторую руку, до которой еще не добрались бумажки с заклинаниями и дернул на себя.

А потом они куда-то провалились. Что-то светлое мелькнуло перед глазами. Нацуме решил, что это очередная бумажка, но, нет. Это было что-то еще. Бумагу сорвал с него неистовый ветер. А потом он увидел, что летит, сидя на спине Мадары - великолепного белого лиса, и смотрит на окрестные леса и земли с высоты. Но не это смутило Нацуме. Его одежда изменилась. На нем было кимоно из тончащего разового шелка с затейливой росписью. А еще маска, закрывающая лицо. Маска, как у екай. Он потянулся к ней рукой, но Мадара повернул в его сторону голову и коротко рыкнул:

- Не снимай.

Нацуме отдернул руку. А белый лис нырнул вниз с такой скоростью, что в ушах зашумел ветер, а перед глазами на какое-то безумное мгновение все потемнело. Нацуме обнаружил себя стоящим на земле рядом с Мадарой, который покосился на него и с легким хлопком перевоплотился в уже знакомого Нацуме юношу. Но на этот раз на нем было традиционное одеяние. Белое, богато раскрашенное кимоно, накидка с меховым подбоем, широкий красный оби, поверху которого талию лисехвостого обхватывала золотой шнур толщиной с палец и с кисточками на концах. Лис шагнул к нему. Нацуме попятился от него. Он все понял. Догадался, что сейчас будет. Не зря же даже Матоба назвал его смышленым, хотя было и так понятно, что этот человек на комплементы растрачиваться не станет.

- Где мы, Сенсей? - спросил Такаси, все еще отступая.

- В особом месте, - отозвался тот, неумолимо приближаясь с каждым шагом. А потом начал говорить, словно пытался заранее переложить с себя вину за то, что собирался сделать. - Ты сам виноват. Ты позвал меня там, в пещере. Я почти полностью потерял разум от гнева. Но твой зов был таким сильным. Он разбудил меня.

- Сенсей, я прошу тебя, - быстро-быстро проговорил Нацуме, уже понимая, что бежать некуда.

Там, в привычном мире, еще не успела наступить настолько глубокая ночь. А здесь было темно. Уже темно. И на небе ярко-ярко горели звезды. И луна была полной. Хотя Нацуме точно помнил, что еще вчера видел за окном полумесяц. Значит, они и не здесь, ни не там. Он уже бывал в таких местах. Они находились где-то посередине между миром духов и миром людей. Мадара сам всегда учил его опасаться их. И сам же привел его в одно из них. Зачем? Ответ стал очевиден, когда аякаси повалил его на землю и сдернул с лица маску. Нацуме так и не смог ее как следует рассмотреть.

- Не надо, Сенсей... Не надо... - шептал он, сопротивляясь.

Но настойчивые руки куда лучше знали, как избавлять другого от кимоно. Нацуме такого и не носил никогда. Даже на деревенские праздники он ходил в обычной, а не в народной одежде. Он все еще сопротивлялся и просил. Но дух был очень настойчив. Его вымазанные в чем-то пальцы оказались между ног. Нацуме в последний раз попытался с силой упереться ему в плечо и толкнуть, но это не помогло. Аякаси был тяжелее и сильнее его. Намного сильнее. Он ничего не говорил. Только дышал слегка прерывисто, то глубоко и громко вздыхая, то частя через раз, а то и вовсе принюхиваясь, например, уткнувшись носом Нацуме в плечо, с которого сползло кимоно, ведь оби был так сильно ослаблен. Пальцы казались двуглавой змеей. Нацуме знал, что таких не бывает. Но в мире аякаси можно было встретить и не такое. Они ползали внутри него, исчезали и снова возвращались. Понимая, что избежать этого уже не удастся, он смял в пальцах рукав на плече Мадары и весь сжался, не в силах преодолеть странно чувство, которое буквально разрывало его на части. Он не хотел, чтобы это с ним происходило, но и отказаться от этого не мог. Двойственность вгоняла в оцепенение. Он лежал под навалившимся на него Мадарой и бездумно смотрел на звезды. Просто смотрел. Это было не больно. Даже когда двуглавая змея исчезла, и ее место заняла одноголовая. А потом начались толчки, сотрясающие все тело и заставляющие звезды над головой покачиваться, словно это было вовсе не небо, а какое-то дивно расписанное шелковое покрывало, развивающееся на ветру. Ресницы были сырыми, но слез как таковых не было. Мадара был безмолвен, только жарко дышал в шею и двигался в нем рывками. В траве пели о чем-то своем невидимые сверчки. Звезды покачивались, как на волнах безбрежной Небесной реки. Они отражались в глазах Нацуме и падали в душу непролитыми слезами. И было все так же не больно. Ну почему? Будь хоть чуточку больнее, можно было бы заплакать, вдруг бы стало легче? Вдруг хотя бы это помогло почувствовать себя живым а не тряпичной куклой, которую использовали, потому что пришло ее время, только и всего.

Красные нити

Для Ватануки Кимихиро все началось в субботу, вечером, первого апреля. Как не трудно догадаться в день его рождения. Химавари-чан - самая прекрасная девушка на всем белом свете, поцеловала его. Пусть всего лишь в щеку, по-дружески, вручая подарок, но он буквально воспарил к небесам от одного мимолетного касания нежных девичьих губ к пылающей коже. И сразу же рухнул с небес на землю, и все из-за него, его личного кошмара, ужаса, летящего на крыльях ночи - Доумеки.

- Это был ничего не значащий, дружеский поцелуй, - прокомментировал он с видом знатока, когда за Химавари задвинулись седзе, на что Ваиануки не придумал ничего лучшего, как заорать в сердцах.

- Да, что ты знаешь о поцелуях!

- Побольше твоего.

- Да, ты... ты... откуда тебе знать?! Тебя ни одна девчонка в здравом уме не поцелует!

- А я за девчонками и не гонюсь, - пожал плечами как всегда невозмутимый Доумеки и неожиданно шагнул к нему. Ватануки попятился и уперся спиной в стену.

- Ты... ты чего это? - повернув голову сначала налево, туда, где чуть в стороне от него легла ладонь Доумеки, потом направо, куда легла вторая, выдавил из себя Ватануки. Почему-то просто оттолкнуть его от себя ему в голову не пришло, а зря.

- Должен же я показать тебе, чем отличается настоящий поцелуй от дружеского? - неотрывно глядя на его губы, произнес Доумеки все тем же ровным, лишенным эмоций голосом. Ватануки хотел возмутиться, врезать ему как следует, сбежать в комнату к Химавари-тян и Юйко-сан, но не успел.

Губы у Доумеки были сухими и жесткими, как гравий на дорожках, ведущих к храму, а потом стали влажными, стоило тому протолкнуть ему в рот язык, неистово целуя, терзая, и не давая вздохнуть. Ватануки поймал себя на мысли, что ему это все просто снится. Ха-ха, смешной сон, правда? Ха-ха. Но Доумеки все так же целовал его, и, кажется, не собирался останавливаться. Сильные, широкие ладони легли на талию, скользнули на бедра, прижали к чужому телу сильнее, вдавливая их друг в друга. Глаза Доумеки все такие же беспристрастные смотрели прямо на него, через стекла перекосившихся на носу очков. А потом они медленно закрылись и поцелуй стал немного другим, не жестким, а нежным, и вот тогда Ватунуки отмер, очнулся, пришел в себя и... начал отвечать. Прервала их Юйко, неожиданно появившаяся невесть откуда.

- А, мальчики, развлекаетесь, - протянула она своим необычным, мелодичным голосом, и снова куда-то пропала. Но это стало той отрезвляющей пилюлей, которая, наконец, смогла достучаться до Ватануки простой, и, в сущности, очевидной мыслью. «Меня целует парень... нет, не так, я ведь уже и сам его целую...». Но разорвавшейся бомбой стало не это, а нечто, пришедшее в голову с большим запозданием, - «Я целуюсь с... Доумеки...»

- НЕТ!!!

- И вовсе не обязательно так орать, - бросил тот все так же невозмутимо, и отошел в сторону.

- Тьфу! Тьфу! - старательно отплевываясь, красный, как рак, Ватануки, не знал куда спрятать глаза, и куда вообще себя деть, но при этом старательно плевался во все стороны, забыв о всех правилах хорошего тона, и тер губы так, словно бы это могло помочь избавиться от воспоминаний о поцелуе. Его первом в этой жизни поцелуе, о чем тоже не следовало забывать.

Вот только вряд ли, это могло уже помочь. Он понял это довольно быстро. Весь «праздничный» вечер, который Юйко-сан разрешила ему устроить у нее в магазине, он только и делал, что вел себя глупо и не лучшим образом выглядел перед ненаглядной Химавари-чан, потому что просто не мог забыть. Пытался не встречаться взглядом с Доумеки, который держал себя с ним так, словно между ними вообще ничего не произошло, словно не было этого дикого, неправильного в априори, поцелуя. И уж тем более старался не смотреть в сторону Юйко-сан, с этой её вечной понимающей улыбкой, которая, на взгляд Ватануки, всегда была приправлена изрядной толикой ехидства. Кажется, лишь Химавари ничего не замечала и ни о чем не знала. И Ватануки был благодарен её и готов петь дифирамбы её красоте, кротости и душевной чистоте весь вечер, чем с переменным успехом и занимался, пока не пришло время прощаться и провожать гостей по домам.

Он надеялся, что Доумеки покинет их с Химавари-чан уже на следующей развилке, но не тут-то было. Тот все так же молча пошел в одну сторону с ними. Раньше Ватунуки непременно бы решил, что его извечный соперник, как и он сам, хочет проводит до дому несравненную Химавари, но теперь, в свете этого невыносимого, неправильного поцелуя, которого просто не должно было быть в его жизни, Доумеки, идущий с другой стороны от Химавари выглядел совсем в другом свете. «Неужели он снова хочет остаться со мной наедине... Неужели, опять... поцелуй?»

- Тебе не понравился праздник, Ватануки-кун?

- А? - не сразу очнулся от своих размышлений тот.

- Я спросила, - была вынуждена повторить девушка, в глазах которой читалось неподдельное беспокойство, - Тебе не понравился праздник? Ты все время молчишь, и даже на Доумеки-куна, как обычно, не реагируешь...

- С чего бы это мне на него реагировать! - залившись краской, как маков цвет, выдавил из себя Ватануки и чуть ли не задымился от смущения. Ему показалось, или нет? Наверное, все же показалось. Ведь Доумеки просто по определению не умеет улыбаться, правда?

- Так тебе не понравилось? - не унималась Химавари, не подозревая, как двояко для Ватануки прозвучал этот вопрос. Мальчишка замер, растерянно смотря на нее своими большими, темно-синими, столь несвойственными для японца, глазами, и резко опустив взгляд в пол, с трудом выдавил из себя.

- Понравилось...

- Все понравилось, Ватануки-кун?

- Все.

- И подарки?

- Да, подарки были замечательными, Химавари-чан, спасибо. - Кротко и так не похоже на себя самого отозвался Ватануки.

- Но ты все равно себя как-то странно ведешь. Ты хорошо себя чувствуешь? - прохладная, девичья ладошка легла на взмокший от волнения лоб. Ватануки вздрогнул все телом, и выдавил из себя слова, мучительно прорывающиеся через схваченное спазмом горло.

- Со мной все в порядке, Химавари-чан, я просто устал, - поднял руку, обвил тонкое запястье пальцами и отстранил от себя, не спеша отпускать. Поднял глаза и утонул в выразительном, теплом взгляде девушки, которую он считал любовью всей своей жизни. - Ты такая красивая, Химава... - словно в забытье начал он, не сразу осознав что, помимо его воли произносят непослушные губы. А, когда понял, резко отдернул руку, отскочил к забору, и закричал так, что легко мог перебудить жителей всего квартала, - Прости-прости-прости, я вовсе не это хотел сказать!

Химавари звонко рассмеялась. - Ватануки-кун, ты такой хорошенький, когда смущаешься. - Прикрыла рот ладошкой, и шагнула в сторону калитки, возле которой они все втроем вот уже несколько минут стояли. - Ну, удачи вам, ребята. Доумеки-кун, пожалуйста, проводи Ватануки-куна, а то я буду волноваться за него.

- Конечно, - кивнул в ответ тот и повернулся к все еще обнимающемуся с соседским забором Ватануки. Того затрясло, но он все же нашел в себе силы подскочить к Химавари-чан и попрощаться с ней, прежде чем девушка быстро пробежала по узкой дорожке через небольшой садик, поднялась по крыльцу и скрылась за дверью, на прощание помахав им обоим рукой.

- Ну, и долго ты тут еще стоять собираешься? - голос Доумеки подействовал на Ватануки, все еще машущему давно закрытой двери с идиотической улыбкой на лице, словно ушат ледяной воды.

- Сгинь! Провались! - взвыл мальчишка, грозно сверкая глазами и потрясая кулаками, и шарахнулся в сторону, как от чумного, стоило Доумеки сделать к нему всего один шаг. - Не подходи, целовальческий маньяк!

- Ты ведешь себя как ребенок, - прокомментировал Доумеки, запрокинул голову к звездам, и демонстративно убрал руки в карманы, больше не делая ни единой попытки приблизиться к нервному однокласснику.

- Я?! Это я веду себя, как ребенок?! А ты?! Ты-то как себя ведешь?!

- И как же? - Доумеки все же соизволил снова посмотреть на него.

- Как последний извращенец, вот как!

- Спорный вопрос, - бросил в ответ тот, развернулся и неспешно пошел по улице. Ватануки замер, потоптался на одном месте, явно не зная, что теперь делать, ведь ему, как не крути, тоже надо было в одну с ним сторону. Тяжело вздохнул, и все же быстро догнал и поравнялся с ним, правда, шел теперь на таком расстоянии от Доумеки, что их можно было принять и вовсе за не знакомых людей, зачем-то идущих в одну линию.

Они долго шли молча, пока Ватануки все же не выдержал, и, втянув голову в плечи, спросил очень тихо, почти не слышно, наверное, в глубине души даже надеясь, что Доумеки не услышит, но тот, конечно же, услышал и даже снизошел до ответа.

- Зачем ты это сделал?

- Разве я сразу не сказал тебе зачем?

- А? - Ватануки опешил, и даже остановился, хлопая глазами и не понимающе смотря на невозмутимое лицо одноклассника, и, как утверждала Юйко-сан, еще и друга, с чем сам Ватануки всегда готов был спорить до хрипоты.

- Я всего лишь показал тебе разницу между ничего не значащим дружеским поцелуем, и тем, в который вложены чувства.

- Да, кто тебя просил?! Кто?! - в очередной раз взорвался Ватануки, всегда бывший излишне темпераментным во всем, что касалось его, так называемого, друга, поэтому не сразу уловил полный смысл фразы, произнесенной бесстрастным голосом. А когда осознал, замер, как рыба, вытащенная на берег, с открытым ртом.

Доумеки бросил на него косой взгляд, вздохнул и снова отвернулся.

- Ты выглядишь глупо.

- А кто в этом виноват?! - опять вскипел Ватануки.

- И мне уже надоело слушать твои вопли, - бросил Доумеки, и снова, как-то совершенно незаметно для Ватануки, оказался к нему пугающе близко.

Второй в его жизни поцелуй получился куда грубее первого, яростнее и болезней, потому что в самый первый момент Ватануки все же не забыл, что вообще-то в таких случаях следует вырываться, а не отвечать на поцелуй озабоченного сексуального маньяка, каким ему теперь виделся его одноклассник. Поэтому Доумеки пришлось скрутить ему руки, не отпуская далеко от себя, и при малейшей попытке вывернуться из умелого захвата, прихватывать мягкие, податливые губы уже не губами, а зубами. После чего Ватануки всхлипывал ему в рот что-то невнятное и прекращал вырываться, а потом снова, как и в первый раз начал отвечать, словно забывшись и растеряв весь свой воинственный напор, и все бы ничего, если бы в этот раз, в поцелуе Доумеки не уловил горчащий на языке привкус слез. Он отстранился, но не отпустил его от себя, все еще удерживая руки Ватануки плотно прижатыми к телу. Но тот и не пытался больше ни отскочить в сторону, ни вырваться. Он смотрел на него своими невозможными синими глазами, и по щекам, за призрачностью очковых стекол текли тонкие ручейки. Да, такой его реакции Доумеки даже предположить не мог. Поэтому стоял, как вкопанный и смотрел, как его друг плачет.

- Ладно, - бросил он все тем же бесцветным тоном, ничем не выдав своих истинных чувств, схватил его за руку и потащил за собой. Хорошо, что он уже знал, где живет Ватануки. А тот брел за ним, не разбирая дороги, и всхлипывал, то и дело смахивая с лица свободной рукой не прекращающиеся слезы. В душе словно бы поселилась пустота, а еще отчего-то невыносимо ныл мизинец, не больно, но неприятно, словно молочный зуб, который вот-вот должен был вывалиться, освободив место коренному. Некстати вспомнились слова Юйко-сан насчет красной нити судьбы, которая связывает его не с Химавари-чан, а именно с этим дураком и прохвостом Доумеки. Но он гнал их от себя, и послушно шел вслед за одноклассником, укравшим его первый и даже второй поцелуй и теперь решительно шагающим по темным улицам. Он кусал губы и плакал, понимал, что глупо, не к лицу, и вообще не по-мужски, но остановиться не мог. И даже когда Доумеки наконец довел его не просто до дома, а даже до двери съемной квартиры, все еще плакал, не отреагировав ни на стандартные, дружеские слова прощания, ни на попытку задержать его возле себя еще немного, не отпуская теплых пальцев. Просто повернулся спиной, настойчиво вынул руку из его ладони, отпер дверь ключом, и захлопнул её за своей спиной. Замер, а потом слегка отступил назад, привалился всем телом и сполз на пол. Вот и все. Еще один день рождения, еще один год жизни, который мог бы стать самым интересным и захватывающим годом из всех предыдущих, если бы не закончился так, как закончится. Отчего же так сильно ноет мизинец, почему так тесно сердцу в груди?

На следующий день он не пошел в школу, впервые за очень длинный срок. Позвонил куратору и, сославшись на плохое самочувствие, не пошел. Но с Юйко-сан такого не получилось бы, поэтому во второй половине дня все же пришлось покинуть уютное убежище своей собственной квартиры и плестись в магазинчик желаний. На душе было муторно. Нет, не так. Было ощущение, словно эту самую душу вынули из тела, вывернули наизнанку, и попытались запихнуть обратно в таком вот вывернутом виде. Не получилось сразу, тогда отрезали, сожгли, сломали все выпирающие части, и все же втиснули в него, ожидая, что он останется прежним. Но разве может все остаться так, как и было раньше, после такого? Конечно, нет. И Ватануки сегодня это понял так ясно, что даже испугаться забыл, хоть всегда с большим недоверие относился к переменам, тем более таким стремительным.

- Ватануки, я хочу много-много вкусных закусок и саке, и поживей! - прикрикнула на него Юйко-сан, и, не дождавшись внеочередной лекции о вреде такого количества выпивки, а лишь короткий кивок, настороженно оглядела мальчишку с ног до головы, но он этого не увидел, молча поплелся на кухню, где и окопался, намеренно отвлекая себя от посторонних мыслей готовкой. Раньше ему это всегда помогало, но не сейчас. Даже Макона с Мару и Мору, всегда присутствующие на кухне и только и делающие, что мешающие своим постоянным щебетом ни об чем и обо всем на свете, не привнесли в его настроение ничего привычного, даже раздражения. Он молчал, когда они к нему обращались, просто не слышал. Он не кричал и не носился, как угорелый, по кухне, наконец, обнаружив, что приготовленный им карп подгорел. Он все делал молча, уныло, и отстраненно, словно через поцелуи ему передалось отношение к миру Доумеки. При мысли о котором на глазах Ватануки снова непонятно откуда навернулись слезы, но он прокусил губу до крови и смог их все же удержать, не дал пролиться.

- Вот, Юйко-сан...

- Благодарю. О, саке!

- Саке! Саке! - тут же поддержали хозяйку Мару и Мору, скандируя и хватаясь за руки. А шустрый Макона в этот момент уже присосался к принесенной мальчишкой бутылке. Ватануки не переставал удивляться, как в такое, в сущности, маленькое существо может влезть столько не просто жидкости, а алкоголя? Но на этот раз в душе слабо вспыхнуло именно удивление, а не возмущение, как бывало раньше.

- Что-то мне не нравится твое лицо, - опрокинув в себя пиалу саке, прокомментировала Юйко. На что мальчишка, всегда возмущающийся и шумный в такие моменты, тяжко вздохнул, отвернулся и, стянув с себя фартук, произнес.

- Мне оно тоже не нравится, Юйко-сан.

- Так сходи, проветрись, может, полегчает!

- Угу, - плетясь к двери, словно хорошенько разваренная макаронина, откликнулся Ватануки и последовал совету хозяйки магазина, которая подарила его сгорбленной спине лукавую улыбку, и вновь переключилось на саке.

А на улице, прислонившись к столбику ворот, его уже ждали. Доумеки, и как только он догадался, где его искать? Ах, да, где еще можно найти в рабочий день временного работника магазина желаний? Что может быть логичнее? Ватануки просто не сразу заметил его, так бы давно уже сбежал обратно в магазин, но, когда увидел, было уже поздно. Он поднял на него затравленный взгляд, и попятился. Но Доумеки шагнул к нему и протянул руку.

- Идем.

- Ку... куда? - заикаясь, выдавил из себя Ватануки.

- Куда-нибудь, - бросил тот, а в итоге привел к качелям на детской площадке. Ватануки не сразу узнал это место, а когда вспомнил тот теплый, летний вечер, когда ему пришлось догонять по небу Замривараши, похитившую по недоразумению душу Доумеки, покраснел.

- Она права, - опускаясь на качели рядом с ним, произнес Доумеки задумчиво, смотря куда-то в небо.

- Кто? - скосил на него глаза Ватануки, тоже опустившийся на качели, и даже забравшийся на узкую доску с ногами.

- Химавари.

- Да, как ты смеешь произносить её имя таким мечтательным голосом?! - взвился Ватануки, словно вспомнив себя прежнего.

- Почему ты не пришел сегодня в школу? - не посчитав себя должным отвечать, задал свой вопрос Доумеки. Ватануки сразу же стушевался и затих, сгорбившись на качелях.

- Подстыл вчера немного. - Соврал он так же, как куратору утром.

- Правда?

Ватануки не ответил. Просто не смог соврать ему во второй раз, лишь сильнее вжал голову в плечи и предпочел занять повисшую паузу вопросом.

- В чем Химавари-чан права?

- В том, что ты хорошенький, когда смущаешься, - совершенно будничным тоном ответствовал Доумеки.

- Что? - Ватануки так растерялся, что забыл и о смущении, и о нелепости этих слов в контексте всего того, что произошло между ними вчера. Он повернул к нему голову, стискивая в пальцах металлические цепочки качелей, и смотрел недоверчиво, непонимающе.

- Так почему ты не пришел сегодня? - Доумеки тоже повернулся к нему.

Все такой же беспристрастный, такой же отстраненный и загадочный. И Ватануки впервые за время их знакомства догадался, что именно в нем находят все эти девушки, которые не устают писать ему поздравительные открытки и засовывать признания в любви в шкафчик для обуви. Отстраненность и загадочность, напускное безразличие, вот что так привлекает их всех. Наверное, всем им хотелось узнать, а что же скрывает Доумеки Шизука за непроницаемой маской безразличия, и еще больше хочется стать той, которая сможет эту самую маску с него сорвать.

- Ты так смотришь, словно уже сам готов поцеловать меня.

- Что?.. То есть я хочу сказать... ЧТО?!

- Не ори, ты напугаешь детей, - Доумеки демонстративно перевел взгляд на небольшую песочницу неподалеку, в которой возились два мальчика, сейчас оторвавшиеся от своего увлекательного занятия, и испуганно смотрящие на них. Ватануки сразу же смутился и помахал им рукой, приветливо улыбаясь. Один из малышей помахал в ответ, а другой лишь строго поджал пухлые губки и отвернулся.

- Да, как тебе такое только в голову могло прийти?! - понизив голос, выдохнул Ватануки, грозно сверкая глазами.

- Наверное, потому что мне хотелось бы, чтобы это было так, - откликнулся Доумеки и легко поднялся на ноги.

- Э?

- У меня тренировка в клубе, - бросил он, больше не взглянув на него, и ушел, представляете? Ватануки почувствовал себя обманутым. Еще никогда в жизни ему не хотелось врезать этому самовлюбленному Доумеки. Поэтому, опомнившись, он поспешил в сторону школы, где и проходили тренировки клуба по стрельбе из лука. К тому времени, как он добрался туда, Доумеки уже был на тренировочной площадке, а весь запал злости, что Ватануки старательно культивировал в себе всю дорогу сюда, куда-то пропал. Он замер возле ограждения, отделяющего площадку, от остальной территории школьного стадиона, и сам не заметил, как простоял там несколько часов, наблюдая за стрельбой из лука. Звук спускаемой тетивы и звук протыкающей мишень стрелы в его заполненном пустотой мозгу отсчитывали какие-то непонятные промежутки времени. А он все стоял и стоял, пока ему на плечо не легла чья-то ладонь.

- Спасибо, что подождал.

- А? - Ватануки медленно обернулся и увидел за спиной Доумеки. И только в этот момент до него дошла вся нелепость ситуации. Ведь тот, наверное, подумал, что он пришел сюда, чтобы дождаться его, как... как кто? Влюбленный? - Нет-нет-нет, - отчаянно жестикулируя, вскричал он, отрицательно мотая головой, как заведенный, - Ты все не так понял... совсем не так!

- А жаль, - отвернувшись, пожал плечами Доумеки, но с места не сдвинулся. Ватануки немного успокоился, поправил очки, успевшие сползти с носа во время всех его телодвижений, и тяжко вздохнул.

- Ну, вот за что мне это все?

- Не знаю. А мне за что?

- А ты то здесь причем?! То есть, это ты во всем виноват!!!

- Да-да, я уже понял, - бросил Доумеки, и как ни в чем не бывало, пошел в сторону выхода с территории школы. Ватануки какое-то время смотрел на его удаляющуюся спину, а потом бросился догонять. Зачем? Да, просто ему опять нужно было в ту же сторону.

Доумеки снова проводил его до дома, не слушая никаких возражения, не обращая внимания на грозные вопли, и слезные увещевания. И опять до самой двери, словно надеялся, что ему предложат зайти. «Не дождется!» - возмущенно размышлял Ватануки, меряя комнату шагами, и чуть ли на стены с кулаками не кидаясь. А так хотелось ему врезать, этому невозмутимому парню, который его просто бесил. Врезать, пересчитать все зубы, испинать ногами, сделать больно, как можно больнее. Точно так же, как больно ему самому. От этих мыслей снова стало тошно. Он опустился на пол, свернулся калачиком, прижал к груди плоскую подушку, на которой обычно сидел, делая уроки. И, горько всхлипнув, на несколько часов провалился в темное, тревожное забытье. Очнувшись разбитым и измученным, добрался до кровати, расстелил её и провалился в сон без сновидений и мук. Ками-сама, почему нельзя вот так просто уснуть навсегда?

На следующий день из школы в магазинчик Юйко-сан они с Доумеки добирались вместе. Та объявила Ватануки, что ей снова требуется помощь их обоих, и тому, скрепя зубами, пришлось просить Шизуки о помощи. Тот молча кивнул, собрал вещи, и пошел за ним, за всю дорогу не проронив не слова, и оставшись безучастным ко всем его злобным выкрикам, которыми несчастный, измученный Ватануки пытался заглушить собственное смущение, которое, казалось, теперь всегда будет преследовать его в обществе этого парня.

- Мне нужна одна вещь, - намеренно растягивая слова, протянула Юйко, выдыхая им в лица пряный дым, курящейся в её руке длинной трубки. Ватануки тут же возмущенно засопел, демонстративно заткнул нос и начал отгонять от себя дам ладонью. Доумеки не шелохнулся, твердо встречаясь с проницательным взглядом торговки желаниями.

- И что мы можем сделать? - вопросил Ватануки. Юйко подарила ему ничего незначащую улыбку.

- Многое, Ватануки, - растягивая его имя, обронила она, и все же поднялась, протягивая какой-то листок, но не ему, а отчего-то Доумеки. - Вот адрес. Пойдете туда, и принесете мне то, что сможете там отыскать.

- Что?! - возмущенно воскликнул Ватануки, - А конкретнее? Что мы должны искать?

- О, а вот это, мой дорогой Ватануки, секрет, - Юйко подмигнула ему. А Мару и Мору тут же подхватили.

- Секрет! Секрет!

- Но так не честно, а вдруг мы принесем совсем не то?! Я не хочу ходить туда с ним, - невежливо ткнув пальцем в сторону невозмутимого Доумеки, - дважды, - объявил Ватануки.

- Ничего не поделаешь. Не найдете с первого раза, придется идти второй. Так что все же постарайтесь найти, - усмехнулась Юйко и снова легла на небольшую софу, на которой к верху брюшком уже развалился Макона, забавно дергая во сне черными лапками с трогательными розовыми подушечками.

Ватануки скорчил обиженную мордашку, хотел еще по возмущаться для порядка, хоть и прекрасно знал, что с Юйко это бесполезно, но Доумеки снова взял его за руку, и вытащил за собой из магазина.

- Эй! - возмутился Ватануки, когда они отошли от обиталища Юйко уже на приличное расстояние. - Ты вообще собираешься отпустить мою руку, а? - и попытался вытянуть из его крепких пальцев ладонь.

- Нет, - прозвучал лаконичный ответ, и Ватануки задохнулся от возмущения.

- Да, как ты... да, знаешь, кто ты после этого?!

- Грязный извращенец. Я уже слышал, - все с тем же непрошибаемым спокойствием отозвался Доумеки и сжал его ладонь еще сильней, не причиняя боли, но все равно довольно ощутимо. - И если ты не прекратишь вести себя, как ребенок, я буду вынужден снова сделать с тобой это.

- Что это? - не понял с первого раза опешивший Ватануки, а когда понял, покраснел, уткнувшись взглядом в асфальт под ногами, и выдавил из себя. - На нас же все смотрят... как мы, двое парней, за руки держимся.

- Никто не смотрит. А вот если поцелуемся, то будут смотреть.

- Но я не хочу с тобой... целоваться!

- Придется, если не прекратишь дергаться. Кстати, мы пришли.

Ватануки вскинул голову и обнаружил, что они стоят у калитки какого-то странного, покосившегося дома, но выглядящего достаточно крепким, чтобы не быть заброшенным.

- Э... нам сюда?

- Да. Это тот адрес, - сверившись с листком, переданным ему Юйко, ответствовал Доумеки. - Идем, - и потянул его за собой.

- А если там хозяева, а мы...

- Нет там никого. Дом заброшен.

- Откуда ты знаешь?

- А ты не видишь? - решительно распахнув дверь, которая, как не странно, оказалась не заперта, откликнулся тот, таща его за собой, как на буксире. Но Ватануки опомнился, и пошел уже сам, в очередной раз попытавшись вырвать руку из его хватки. Доумеки не позволил. Лишь коротко глянул через плечо, на что Ватануки покраснел и отвернулся. Возмущаться в слух не стал, помня об обещании Доумеки, поцеловать его в случае чего. Целоваться с ним снова Ватануки не желал ни под каким предлогом.

- Теперь твоя очередь.

- А?

- Я не вижу того, что можешь увидеть ты. Ищи.

- Да, нет тут ничего!

- Уверен?

- Конечно, ни дыма там черного, ни запахов подозрительных. Посмотри, тут даже пыли нет. Все стерильно, как в морге!

И словно в ответ на его последнее слово, откуда-то сверху раздался заунывный вой, а потом тихий щенячий скулеж.

- А! - вскрикнул напуганный до полусмерти Ватануки и кинулся к единственному оплоту спокойствия на расстоянии ближайших двадцати метров от него, то есть к Доумеки. И чуть ли не на руки ему запрыгнул. Лицо его побелело от ужаса, а взгляд заметался, но, неожиданно для него, стоило ему оказаться в объятиях как всегда невозмутимого Доумеки, бешеное сердцебиение начало успокаиваться, а страх отступил. Осознав, где он и, главное, с кем, к кому прижимается всем телом, Ватануки попытался отскочить обратно, на то место, где стоял до того, как услышал подозрительные звуки сверху, но Доумеки не отпустил от себя. - Пусти! - проклиная себя за жалобные нотки, проскользнувшие в голосе, взмолился Ватануки,

- Зачем?

- Я не хочу это!

- Чего?

- Тебя... твоих поцелуев!

- А чьих хочешь?

- Хи... Химавари-чан...

- Так почему ты целуешь меня, а не её?

- Я не целую тебя!

- Правда? - склоняясь к его губам, выдохнул Доумеки. На что Ватануки отчаянно зажмурился и задержал дыхание. Но ничего не произошло, и он все же рискнул открыть глаза. Доумеки все так же прижимал его к себе и внимательно всматривался куда-то поверх его головы.

- Доумеки?

- Там кто-то есть, да? - ровно и тихо уточнил он.

Ватануки медленно обернулся через плечо. Его затрясло. На ступеньках, сползая с них густой, вязкой массой, громоздился огромный дух или призрак, или еще кто, не все ли равно? Не отдавая себе самому отчета в своих порывах, Ватануки резко повернулся обратно и уткнулся лицом в плечо застывшего статуей Доумеки.

- Все так плохо? - спросил тот.

- Он просто огромный... - выдохнул Ватануки и запнулся. Он не знал, что делать дальше. Ведь он уж точно не умел изгонять духов. Зато, как оказалось, умел Доумеки.

- Достань у меня из заднего кармана листки с заклинаниями.

- А?

- Медленно, иначе он может броситься на нас.

- Ага. Хорошо. Я... я сейчас, - запинаясь, сдавленно пробормотал Ватануки и исполнил требуемое. Пальцы сами зацепились за узкие бумажные полоски, испещренные иероглифами, вытащили их из кармана Доумеки, и так и замерли, не рискуя делать что-то еще, о чем тот не говорил. А потом Шизуре плавно, без резких движений завел одну руку за спину, и вынул их из его пальцев.

- Просто направь меня, - прошептал он ему на ухо, щекоча дыханием висок.

- Он прямо на ступеньках, сверху...

- Не так. Мне нужно попасть в сосредоточение его духовной сущности. Посмотри, где-то в нем должно быть уплотнение, сгусток, красная точка.

- Я... - начал Ватануки, но потом решил не продолжать, медленно обернулся и, как бы не было ему при этом противно, всмотрелся в уродливое, бесформенное тело духа. А потом увидел, как от него отделился толстый, жуткий отросток, с утолщением на конце, повертелся то в одну сторону, то в другую, как антенна или хобот, принюхиваясь, а затем и вовсе раскрывшись на конце огромным жутким глазом.

- А глаз считается?

- Да, где?

- Сейчас, подожди. Он тянется к нам. Да, теперь. Давай! - бросил Ватануки и тут же отлетел к стене, куда его отшвырнул Доумеки, одновременно с этим кидая в монстра листки с заклинаниями. Они облепили весь отросток, одно даже попала в так и не успевший закрыться глаз. Чудовище взвыло на разные голоса, заметалось. В какой-то момент сжавшемуся у стены Ватануки показалось, что оно разнесет весь дом. Но его обняли теплые, сильные руки, он забился в них с испуга, ища безопасности и защиты, и так и не увидел, как дух засиял изнутри призрачным светом и истаял, как дым, словно и не было его.

- Все хорошо? - уточнил Доумеки, вынуждая его поднять голову.

- Угу, - отозвался Ватануки и в этот момент его губы накрыли чужие губы, в очередной раз поразившие его тем, что совершенно не были похожи в этот раз на те, что целовали его раньше. Нежные, ласковые, они не настаивали, не врывались, не принуждали, они просили открыться навстречу, откликнуться, принять. И он не смог устоять, просто не смог. Обвил руками шею Доумеки, повисая на нем, и с пылкостью ответил на поцелуй, не обращая внимание на то, что руки друга в какой-то момент начали скользить вдоль тело и даже пробираться под одежду. Он млел и таял, льнул к нему, от облегчения, от счастья за то, что все закончилось, и не понимал, до сих пор не понимал, как опасны такие вот игры с чужими чувствами, особенно, когда они так сильны. Он очнулся лишь когда почувствовал жар чужих ладоней на обнаженной коже, и обнаружил себя уже без пиджака, в расстегнутой рубашке, и даже с раздернутой молнией на брюках. В его глазах мелькнула паника, он застыл под ласковыми поцелуями Доумеки, которыми тот покрывал его шею, не зная, что теперь делать, как вообще к такому относится.

- Что случилось? - спросил Шизуре, не поднимая головы и не отнимая губ от чувствительной кожи за ухом.

- Я... я... мы... ты...

- Ты не хочешь?

- Я... нет... наверное.

- Наверное или точно?

- Я... не знаю.

- Ты возбужден, - констатировал факт Доумеки, и опустил руку на его расстегнутую ширинку, давая Ватануки почувствовать и осознать собственное возбуждение. В ответ же услышал лишь сдавленный всхлип. - Если ты расплачешься снова, я опять не буду знать, что с тобой делать.

- Можно подумать, что сейчас ты знаешь что делаешь, - вспылил Ватануки, но оправлять одежду, вырываться и по-настоящему отталкивать его от себя не спешил.

- Сейчас знаю. - Уверенно отозвался тот, - А вот со слезами нет.

- Откуда?

- Зачем тебе знать?

- Затем, что сейчас ты собираешься сделать это со мной, дурак!

- Я ничего не сделаю, если ты не хочешь, - бросил Доумеки, и все же поднял голову, заглядывая в темные глаза парня, раскинувшегося под ним. Тот был смущен до крайности, во взгляде читалась легкая паника, он весь дрожал, и даже руки, которыми тот хватался за его плечи, ощутимо вздрагивали. - Просто скажи «нет». - Тихо произнес он, ожидая отказа, зная, что ответ будет именно таким.

- Я...

- Одно лишь слово, - настаивал Доумеки с какой-то несвойственной ему требовательностью. А Ватануки смотрел на него и молчал. Просто не знал, что сказать. То есть знал, конечно, но отчего-то не мог произнести такое верное сейчас слово. И вместо «нет», неожиданно спросил.

- А это... это больно?

- Первый раз всегда немного.

- А у тебя... у тебя он уже был?

- Что?

- Первый раз? - мученически выталкивая из горла слова, уточнил он.

- Нет.

- Почему? - глупый вопрос. Ватануки понимал это, но отчего-то все равно задал его. Может быть, потому что хотел хоть немного потянуть время. Хоть как-то разобраться в своих собственных чувствах, прежде чем принять решение.

- Потому что, - неожиданно проникновенно зашептал ему в губы Доумеки, - Я хочу, чтобы мой первый раз был с тобой. - И снова приник к его шее. И даже услышав его тихий, горький всхлип, не отстранился.

- Тогда «да»! - выдохнул Ватануки, и в каком-то странном, пугающем порыве, проскользнул руками под его пиджак.

- Что? - неверяще спросил Доумеки ему в шею, и поднял голову.

- Не заставляй меня... - дрожа в его руках, зашептал тот, зажмурившись, - Не заставляй говорить...

- Тогда молчи, - бросил Доумеки твердо, и снова поцеловал его в губы, сильнее, чем раньше, неистовее. И сам больше не проронил ни слова, и Ватануки не дал сказать, целуя его каждый раз, когда тот начинал волноваться, беспокоится, пугаться. Когда, вылизывая впалый живот, начал одновременно с этим разминать вход в его тело, настойчиво, но пока не больно. Когда целовал его, не давая стонать и просить остановиться, проталкивая в его тело влажные от слюны пальца, один, два, потом три. Когда нашептывал ему на ухо какие-то глупости, от которых Ватануки смущался и краснел еще больше, чем от всего остального, а Доумеки в этот момент, не давая ему опомниться, приподнимал его бедра и направлял себя. Когда оставлял вместо поцелуев на тонкой, чувствительной коже шеи, красные метки, двигаясь внутри него резко, поначалу, болезненно. Отчего Ватануки метался под ним, скулил, как раненый зверек, царапал спину, а потом инстинктивно, неосознанно выгнулся, принял его в себя еще глубже, чем до того, и закричал от какого-то неведомого ранее счастья, ощутив в себе истинный восторг, ни с чем не сравнимый, просто восхитительный. И когда Доумеки сам закричал в тот момент от счастья, осознав, что не только ему хорошо сейчас, но и тому, кого он любил, кого так страстно желал заполучить лишь для себя одного.

- Юйко-сан! - Ватануки просто рвал и метал, расхаживая по комнате и сверкая неподдельным возмущением в темно-синих глазах, спрятанных за очками, - Там ничего не было! НИ-ЧЕ-ГО!!! Вы меня слушаете?

- Да, да, - равнодушно помахала на него ручкой та.

- Да, как вы... как вы могли послать нас не за чем!

- Не за чем, Ватануки? - неожиданно взгляд хозяйки магазина остановился на нем, а на губах заиграла улыбка. - Но все же что-то вы оттуда вынесли, не так ли?

- О чем это вы? - покраснев до корней волос, и судорожно сглотнув, выдавил из себя Ватануки, и быстро отвернулся от её проницательных глаз, всезнающей улыбки.

- Как знать, как знать, - обронила Юйко-сан, и снова разлила саке для них с Маконой. - Кстати, на сегодня ты свободен, раз уж все так получилось.

- Но мне еще надо...

- Иди, Ватануки, тебя там ждут, - небрежно бросила Юйко, и лишь улыбнулась в нарочито прямую спину мальчишки, когда тот поспешно покинул её покои. - Красные нити не постоянны, Ватануки-кун, лишь сами люди способны удержать их на своих пальцах, и даже судьба перед этим бессильна. Лишь сами люди...

Вот такая она - любовь

- Мисаки, ты весь дрожишь...

- Это потому... что мне страшно.

- Чего ты боишься?

- А вдруг я... вдруг, я сделаю что-нибудь не так?

- Не бойся. Твое тело подскажет тебе...

- Да, нифига оно не подсказывает! - коротко всхлипнул парнишка, и уткнулся лицом в плечо мужчины, на котором фактически лежал всем телом, между широко расставленных ног.

- Не дрожи так... - выдохнул Усами ему в волосы, и осторожно пересчитал пальцами выпуклые позвоночки на напряженной спине юного любовника. - Помнишь, как я брал тебя первый раз?

- А?

- Ты боялся, весь дрожал, но послушно подставлял свое тело моим ласкам.

- Когда это было?! - возмущенно фыркнул ему в плечо Мисаки, но точно так же как и два года назад, мучительно покраснел. Конечно, он все помнил. И как заснул на диване в гостиной, прижимая рубашку Акихико к себе, приревновав его к Айкаве. Как отреагировал сам Усами, застав его за этим, как подхватил на руки, взвалил на плечо и отнес в спальню, не взирая на все вопли протеста. А еще Мисаки слишком хорошо помнил, какими холодными были руки Усами в ту ночь, и как Акихито предложил ему согреть их его теплом.

По телу, и без того возбужденному до предела, прошла волнующая дрожь.

- Ты дрожишь, Мисаки, - прошептал Усами, продолжая гладить его по спине прохладными пальцами, они всегда были такими, даже во время занятий любовью, когда все тело пылало и плавилось в неистовом огне.

- Это потому что... - пробормотал Мисаки, вспоминая, - У тебя руки холодные.

- Так согрей меня, Мисаки, - отозвался Акихито, и, обхватив его лицо ладонями, поднял голову смущенного, раскрасневшегося парнишки над собой, чтобы увидеть его глаза. - Согрей меня своим теплом. - И снова поцеловал.

Мисаки всхлипнул в поцелуе, и больше не в силах терпеть, толкнулся вперед. Усаги-сан улыбнулся. Он все же добился своего. Пусть не так быстро, как рассчитывал, но все же, как всегда получил то, что хотел.

- Мисаки, я люблю тебя, - простонал он, выгибаясь ему навстречу.

Тот всхлипнул и закричал, и начал двигаться в нем быстро, отрывисто, уже не понимая, что творит. Такой юный, гибкий, красивый. Родной и теплый, что Акихито в душе захлебывался от восторга, отдаваясь ему, а внешне, как и всегда всем заправлял только сам. Подталкивал Мисаки к апогею, шептал, чтобы тот не останавливался, помогал поменять угол проникновения, чтобы получить большее наслаждения. И Мисаки подчинялся. Был ведущим номинально, но фактически они оба знали, кто сейчас и всегда был в их паре главным. Но разве это так уж важно, если двух людей связывает нечто большее, чем обоюдное влечение, неизмеримо большее? Конечно, нет.

Любовь - не поле боя, любовь - это дом, в который хочется возвращаться, потому что в нем тебя ждет тот, без кого твоя жизнь уже не имеет смысла. Вот такая она, любовь.

Лис и маленький принц

Вечернее небо с крыши небоскреба - лишь пустота вокруг и ничего, что удержало бы от шага в вечность, если бы не звук шагов за спиной, если бы не теплые руки на плечах, если бы не теплое дыхание в затылок.

- Почему ты убежал, Рицка, я сделал что-то не так?

- Красиво, правда? - не вздрогнув, не повернув головы, просто слова, но... теплые.

- Очень. Ты не ответил.

- Зачем все это?

- Что именно?

- Все. Весь мир вокруг такой жестокий и такой красивый, зачем он нам?

- Нам, возможно, и не за чем. Но, если ты спрашиваешь, значит, сомневаешься, что он совсем не нужен, что мы сможем жить без него.

- Не сможем.

- Почему ты убежал, Рицка, ответь.

- Зачем ты пришел за мной сюда?

- Ты не говорил, чтобы я не приходил.

- Но... я, кажется, говорил, чтобы ты не ходил за мной.

- Я и не шел за тобой. Я пришел чуть позже. Но, если ты злишься, то можешь...

- Нет! - Рицка резко крутанулся, и оказался к Соби лицом к лицу, Боец тут же сомкнул руки у него на талии, притягивая его ближе к себе. Дышать сделалось нечем, щеки окрасил румянец, зрачки в глазах расширились. - Соби! Это... это не честно!

- Что именно, Рицка?

- Что ты обещал подчиняться, а сам все время нарушаешь приказы!

- Разве ты приказываешь?

- Я прошу.

- Но на самом деле отчаянно желаешь обратного. Я ведь чувствую, мы же пара, - с легким укором, хотя внешне вроде бы остался неизменно спокойным, обронил Соби, и юная Жертва замерла в его руках.

Смотреть в его глаза почти невыносимо, особенно, когда так близко. Рицка это всегда знал. Но куда деваться, ведь Соби обнимает его, а если вырваться, раскричаться, как прежде, как тогда, еще в самом начале, он... он обидится. Отпустит. Замолчит. И не скажет ни слово укором. Просто примет, как данность, вот только взгляд потускнеет. Как же Рицка ненавидел этот пугающе тусклый взгляд! Ненавидел, но был вынужден терпеть. Он всегда будет никудышной Жертвой, это было сразу понятно. Поэтому его Бойцу так часто грустно из-за него.

- Ты, наверное, меня ненавидишь, - скрыв выражение глаз, потерянное, больное, под прядками длинной челки, пробормотал Рицка. А когда Соби приоткрыл рот, чтобы опротестовать столь абсурдное, по его мнению, заявление, на ощупь закрыл ему рот ладонью. - Не говори ничего. Просто молчи. Я знаю, ты будешь меня оправдывать. Ты всегда так делаешь, но на самом деле... я... я... мое сердце бьется так быстро, когда ты рядом это... пугает меня.

- Не бойся, Рицка, - отводя от лица его руку и целуя хрупкое запястье, прошептал Соби. Мальчик вздрогнул, зажмурил один глаз. - Послушай, - Боец приложил его ладонь к своей груди. Под пальцами затрепетало сердце. Быстро, отчаянно, почти надрывно. - Мое сердце тоже бьется чаще, когда ты со мной.

- Тоже? - взволнованно, по-детски искренне, прошептал Рицка и вскинул глаза на Соби, улыбающегося, взрослого, но почему-то сейчас не кажущегося далеким и неприступным, напротив, таким близким, теплым, родным.

- Да, Рицка. Тоже.

- Я сюда к психологу езжу, но... - снова опустив глаза, признался он, - Мне стыдно говорить об этом.

- Если стыдишься, значит, боишься, что я не пойму. Но между нами узы, которые нельзя порвать, нельзя разрушить. Я все пойму. Все сумею принять. Расскажи.

- Твои слова, словно заклинания. Ты заклинаешь меня, Соби?

- Нет. Прости. Это просто привычка. Ты расскажешь?

- В моей памяти черная дыра. Два годя жизни. Сеймей, мама и... ты. Ты последнее, что есть в моей жизни, но, почему-то теперь, я больше всего боюсь...

- Боишься, Рицка? - приложив ладонь к его щеке, Соби заставил Рицку поднять голову, и заглянул в смущенное, раскрасневшееся лицо подростка. - Боишься?

Рицка приоткрыл уже рот, чтобы ответить «боюсь потерять тебя», но очнулся. Осознал, в чем только что чуть не признался, и резко отвернулся. - Забудь.

- Рицка, - мягким, почти нежным голосом начал Соби, но мальчик коротко вздохнул и сам взял его за руку.

- Пойдем уже. Я голодный и домой давно пора.

- А что говорит твой психолог?

- Что, возможно, я никогда не вспомню себя настоящего, - автоматически ответил Рицка, понял что сказал, и сразу же спросил, - Тебя это пугает?

- Ничуть. Я рад.

- Рад? - искренне изумился Рицка.

- Конечно. Ведь тогда я буду последним, что помнишь ты, и не забудешь никогда.

- А если забуду? - дрогнувшим, взволнованным голосом почти вскрикнул мальчик.

- Я всегда смогу тебе напомнить, - с легкой улыбкой на тонких губах откликнулся Соби.

- Как?

- Ну, например, вот так... - пробормотал Боец, склонился к его лицу и поцеловал, привлекая к себе и вынуждая подняться на цыпочки. - Как думаешь, поможет?

- Что?

- Поцелуй поможет тебе вспомнить меня?

- Соби!

- Рицка?

- Я же не принцесса из сказочной страны, которую можно разбудить поцелуем!

- Не принцесса. Ты принц. Мой маленький принц.

- А ты мой лис. И я не маленький.

- Я стану тем, кем захочешь ты.

Как здорово быть плюшевым мишкой

Мисаки было грустно. Усаги-сан работал над новым романом, и совершенно не уделял ему внимания. Конечно, парнишка никогда не признался бы в этом самому себе, не говоря уже об Усами. Но он ужасно тосковал по его теплым, большим ладоням, скользящим по телу то неспешно, едва касаясь, то, напротив быстро, нетерпеливо, впиваясь в бока и бедра до красных пятен, по жаркому шепоту, тягучему, проникающему в самое сердце, или, наоборот, тихому, почти неслышному, нежному, такому родному. Мисаки было грустно. И он отчаянно не желал признавать почему, хоть и давно уже прекрасно знал ответ.

Но как привлечь внимание по-настоящему увлеченного работой писателя? Сложно, но в принципе возможно. С другой стороны, это ведь не правильно, отрывать его всего лишь по своей собственной прихоти, правда? Мисаки считал, что это очень эгоистично с его стороны, но на третий день не выдержал, и сбежал с занятий. Суми-семпаю наврал, что идет к зубному. Срочно. Прямо сейчас. А сам припустил домой. Правда к моменту, когда он остановился у двери в комнату Усами его план кончился, и он так и остался стоять с рукой, поднятой для того, чтобы постучать. И что дальше?

Мисаки передумал стучать уже после трех-четырех минут тягостных раздумий. Теперь его волновало совсем другое. Вот он сейчас войдет, и что? Как он выразит все, что чувствует? Да, никак.

Тяжело вздохнув, Мисаки сделал робкий шажок назад. От двери. Но не смог отойти. Резко крутанулся и прижался к двери комнаты Усами-сенсея спиной и сполз на пол. Мыслей совсем не осталось. Парнишка обхватил себя руками и скорчился на полу. Отчего-то на глазах наворачивались слезы. Вот как так можно, всегда быть таким слабым, слезливым. Разве такой, как он, достоин такого как Усами?

А потом он поднял глаза и увидел на диване большого, оранжевого медведя с щегольским красным бантом на шее. И почему-то первой мыслью было, как здорово быть плюшевым мишкой Усами-сан. Ведь тот всегда, когда выходил после напряженной работы, в первую очередь брал на руки именно его. своего любимого плюшевого медведя. Но не его, Мисаки. Конечно, он никогда не позволил бы ему взять себя на руки. Он же не девчонка, он нормальный парень. То есть, был нормальным, до встречи с ним, а теперь...

- Я так хочу увидеть его, - пробормотал Ммисаки, откидывая голову на дверь и невидяще скользя взглядом по заполненной солнечным светом гостиной. А потом дверь за его спиной открылась и он рухнул навзничь к ногам Акихико.

- И что это ты делаешь?

- Пол протираю.

- Глупая отговорка, - коротко усмехнувшись, бросил Усами-сенсей. Присел на одно колено и легко подхватил парня на руки.

- Эй, сейчас же отпусти меня! - сразу же вскричал тот, и даже сделал довольно неубедительную попытку вырваться.

- Только тогда, когда ты на самом деле этого захочешь, - отрезал Акихито, и захлопнул за ними обоими дверь.

Все-таки некоторые вещи не должны видеть даже бессловесные плюшевые мишки.

Игра на любовь

Холвил был в бешенстве. Но, что делать, не знал. На ум приходила лишь все та же магия подчинения, но её применение принц Велдриг ему уже никогда бы не простил. Это определенно. А тот продолжал вести себя с ним так, словно ничего не произошло. Словно и не было той фантастической ночи в чертогах разрушенного магией замка, которую они провели в объятиях друг друга. Лишь сказал, что раз уж монстр, овладевающий его телом, не может уже жить без его ласк, ну, что ж, он, Вэлдриг, их постельным играм мешать не будет, но, если Хави еще раз прикоснется к нему, когда в его теле нет демона, а есть только он, Вэл, то... Принц не договорил, но в лице у него было столько решительности, что Холвилу пришлось затолкать обратно все циничные замечания и язвительные комментарии, которые уже были готовы сорваться с губ. Он попытался, как можно мягче, выяснить причину такой несговорчивости принца, но тот остался непреклонен. Справедливо рассудив, что уже следующая ночь расставит все по своим местам, Холвил позволил Велдригу думать, что смирился с его решением. А ночью...

Ночью пришел демон, рыча от ярости и наслаждения, выгибаясь в его руках, инстинктивно сжимая мышцы на его члене так сильно, что дыхание перехватывало, и Холвил раз за разом сбивался с только что установившегося ритма, чтобы дать изголодавшемуся по его ласкам зверю успокоится и продолжить вновь. Он брал его в ту ночь столько раз, на сколько хватило сил, не заботясь о том, что, несмотря на демоническую регенерацию, утром у принца будет немилосердно ломить все тело. А утром...

Утром не демон, а принц, высвободился из его объятий. С трудом поднялся на ноги. Холвил, пряча внимательный взгляд под ресницами, видел, как дрожат его колени. Собрал одежду, небрежно отброшенную магом в порыве страсти в сторону, и прихрамывая ушел в лес, не оборачиваясь и так ничего и не сказав. Холвил поднялся сразу же, как обнаженная спина принца перестала мелькать между деревьев. Рурука неодобрительно покосился на мага и демонстративно перевернулся на своей подушке спиной к нему.

Когда Холвил уже заканчивал приготовление завтрака для них всех, вернулся Вэлдриг с мокрыми после купания в реке волосами, молча принял из его рук свою тарелку, поел и ушел седлать лошадей, не проронив ни слова. Холвил тут же встал на ноги и пошел за ним.

Когда со спины обхватили поперек груди руки мага, принц даже не вздрогнул, продолжая держаться за сбрую своего коня, лишь прикрыл на миг глаза.

- Твое тело страстно желает меня, - констатировал факт Холвил, скользя по напряженной шее принца губами. Вэлдриг поежился и тихо вздохнул.

- Не прикасайся ко мне, - надтреснутым голосом произнес он.

Холвил отстранился, но рук не разомкнул, а принц продолжил.

- Тело - это всего лишь тело. Мы делим его с демоном, вот и все. Если, когда я не могу его контролировать, он так хочет, мне все равно. Но я не хочу. Отпусти.

- Тогда зачем ты все еще со мной, принц Вэлдриг? Зачем идешь в одном направлении? Раз власть демона над твоим телом так мне приятна, думаешь, я стану помогать тебе избавиться от него?

- Хорошо. В таком случае, мне следует уйти, - тихо прошептал Вэл.

Хави его смирение совсем не понравилось. Он ожидал криков, обвинений, бурной ссоры и не менее бурного примирения, когда он наконец сломит сопротивление этого мальчишки, и все разрешиться само собой. Но гордый принц повел себя иначе. И это злило мага больше всего.

- Я могу наложить на тебя заклятие, и ты останешься со мной, - почти угрожающе произнес он.

- Делай, что хочешь. Мне все равно, - бесцветным голосом отозвался принц и замер, словно статуя из малахита.

Холви разжал руки и отступил на шаг.

- Я считал тебя другом, Хави, - почти не слышно пробормотал принц, затягивая ремешки на седле, - А ты оказался и не друг, и не враг.

- Ты ошибаешься.

- Нет.

- Да.

- Нельзя строить дружбу на обмане, а ты лгал мне. Изначально лгал.

Крыть было нечем. Но мысль об этом обожгла одной интересной догадкой.

- Тогда давай сыграем на любовь.

- На любовь не играют.

- Ошибаешься, играют и еще как. Я научу тебя.

- Спасибо. Не надо. Кое-чему ты меня уже научил.

- Чему же?

- Оставь, Хави, если не хочешь мне помочь, я уезжаю.

- А если я дам слово, что избавлю тебя от демона, если ты обыграешь меня? - уточнил маг ровным голосом.

Принц, уже собиравшийся вскочить в седло, замер и резко повернулся к нему. В глазах его мелькнуло недоверие, но и надежда. Он колебался.

- А во что будем играть?

- В шахматы, если ты не против.

- А если я проиграю, что получишь ты?

- Тебя. На оставшийся день и ночь до завтрашнего восхода.

- Что ты имеешь в виду? - напряженно переспросил Вэл, но по глазам Хави и так было понятно, что возьмет в качестве платы маг.

- Ты все правильно понял, принц Вэлдриг, - тихо произнес Холвил, - Я хочу заполучить тебя, а не твое демоническое воплощение. Сыграем?

- Да, - пожимая протянутую магом руку, отозвался принц. Мелькнула мысль, что коварство Хави не знает границ и тот легко может опять обмануть его. Мелькнула и пропала. Вэлдриг слишком хорошо понимал, что если не сумеет избавиться от демона внутри себя, обратной дороги ему нет. А как жить с проклятием в сердце и без цели для дальнейшего существования, он не знал. Поэтому так легко согласился, даже зная, что шахматы никогда не были его сильной стороной. Он всегда был слишком порывистым и прямолинейным для этой игры, вдумчивой и требующей хорошей сосредоточенности.

Конечно же, он проиграл, кто бы сомневался, правда?

-Что мне сделать? - тихо спросил Вэл, не поднимая глаз на сидящего напротив мага, их все еще разделяла шахматная доска, призванная Хави с помощью магии, и на ней лежал его поверженные белый король.

- Иди ко мне, - прошептал маг красивым, грудным голосом, его звучание всегда завораживало принца, он молча поднялся, обошел их игровую доску и опустился перед ним на колени. Холвил протянул руку и коснулся его лица. Вэл вздрогнул и шумно вздохнул, но глаз так и не поднял.

- Посмотри на меня, - приказал маг, принц подчинился.

Внутри у него все заиндевело. Сердце, казалось, перестало биться совсем, жить не хотелось, дышать тоже. Таким униженным он не чувствовал себя никогда. Вэл ощущал себя продажной девкой, которой предстоит ублажить клиента, по-другому то, что Хави собирался заставить его сделать, он определить для себя не мог. Он был себе противен, вот и все. Как можно помышлять о любви, когда маг относится к нему не более чем, как к экзотической шлюхе?

- Поцелуй меня, - последовал еще один приказ. Вэлдриг зажмурился, и потянулся губами к его лицу, он знал, что это будет трудно, но что так мерзко, и предположить не мог. Когда он нашел на ощупь мягкие губы мага, его уже ощутимо протряхивало, не от желания, нет, от омерзения и боли. Какая любовь, когда так... так больно?

Холвил не шевелился, и Вэлдригу ничего не оставалось, как целовать его губы, раздвинуть их языком, проскользнуть в рот. Маг даже не попытался его обнять, или хотя бы немножко, пусть и обманув, успокоить. Вэл целовал его и не замечал, как намокли ресницы, как дрожит его тело, словно в ознобе, лишь чувствовал, как горит что-то внутри, в области солнечного сплетения, горит и вздрагивает, а маг все не отвечал ему и не отвечал, предоставляя мнимую свободу действий, и это было самой изощренной пыткой.

Вэл не выдержал. Оторвался от его губ, но не отодвинулся. Глаза он так и не открыл.

- Почему ты дрожишь? - тихо спросил Холвил, все еще не поднимая рук, чтобы обнять его.

- Мне хочется умереть, - признался Вэл, зажмурился сильнее, и по его щеке поползла хрустальная слезинка. Холвил тоже был не железным, поднял руку и смахнул её с напряженно замершего лица принца. Вэлдриг неожиданно всхлипнул и подался вперед, обвил опешившего мага руками, повалив того на землю, и уткнулся лицом ему в живот.

- Вэл? - изумленно выдохнул Хави, обнимая его одной рукой, в то время как второй опирался на локоть, чтобы не упасть совсем.

- Даже ненавидеть тебя не могу... не получается. - Прошептал принц сдавленно, и замер.

Маг не знал, как на такое реагировать. В жизни Холвила еще никогда не было человека, которого ему бы так сильно хотелось привязать к себе, сделать беспомощным без себя, чтобы у него и мысли не возникло оставить его. Но... но он совсем не умел утешать, как не умел и любить до недавнего времени. И любовь его получилась эгоистичной, а перестроиться и научиться любить по-настоящему он еще не успел, слишком быстро и стремительно развивались их с Вэлом отношения, слишком непривычно для мага-отшельника было испытывать столь сильные чувства к другому живому существу, оказавшемуся гордым принцем, которого было не так просто переубедить. Похоже, он перестарался и сломал его. И что теперь с этим делать?

- Вэл, послушай, - начал он с тяжелым вздохом, но не успел договорить. Принц неожиданно резко приподнялся, в глазах его горела решимость, схожая с яростью, он потянулся к его губам, крепко целуя, маг тут же на этот раз ответил ему. А потом почувствовал, как руки принца расстегнули на нем застежки брюк, он попытался что-то сказать, но не успел. Вэл отстранился от него и одним слитным движением соскользнул вниз, тут же обхватывая губами головку члена, который придерживал рукой. С губ Хави непроизвольно сорвался сладостный стон, а Вэл уже вобрал его так глубоко, как только смог с непривычки, и стал сосать, почти до боли. Холвил запустил пальцы в его волосы, и попытался оторвать от себя, но Вэл вцепился в его бедра до синяков и не поддался. Его язык неумело ласкал голову, а губы уже непроизвольно скользили по всей длине, то вверх, почти выпуская из обволакивающе-влажного рта, то вниз, проталкивая его почти до дыхательного горла. Не в силах больше сопротивляться, Холвил откинулся на локти и позволил принцу на этот раз делать с ним все, что тот хотел. Но, почувствовав близость оргазма, он все же попытался еще раз отстранить его от себя, но Вэл то ли не понял, что сейчас произойдет, то ли просто заупрямился, по каким-то своим причинам, но не отстранился. Холвил отпустил себя, резко толкаясь в его рот бедрами и с тихим, утробным рыком, кончая прямо в него, и удерживая возле себя, пока не излился полностью, несмотря на то, что Вэл, чуть не подавившись его спермой от неожиданности, попытался вырваться.

По подбородку принца стекала вязкая струйка, он смотрел на него огромными, блестящими от невыплаканных слез глазами. Хави с трудом сфокусировал на нем взгляд, видя, как медленно, словно во сне, Вэл поднимает руку и стирает его сперму с подбородка. Маг потянулся, чтобы поцеловать его, испытывая ни с чем не сравнимую благодарность и тепло, родившиеся где-то в области сердца. Он никогда и не думал, что Вэл добровольно согласиться сделать это с ним, но тот неожиданно дернулся, уходя в сторону от его руки.

- Вэл? - вопросительно посмотрел на него Холвил. И нахмурился, когда увидел в его взгляде вызов и ненадежно спрятанную за чернотой расширенных зрачков боль.

- Что мне еще сделать для тебя, Холвил? - поинтересовался Вэл голосом, лишенным интонаций.

В душе мага вскипела ярость. Этот мальчишка своим поведением предавал все то светлое, что было между ними. Все. В глазах потемнело, но он подавил в себе жгучее желание сорвать с гордеца одежду и жестко взять его прямо так, без предварительных ласк, которые он всегда дарил ему, будь тот в демоническом обличии, или самим собой.

- Раздевайся, - холодно бросил маг.

Вэл с показной послушностью поднялся на ноги и быстро скинул с себя одежду. Щеки принца окрасил очаровательный румянец, но злому, как сотня демонов, магу, было сейчас далеко не до его очарования. Вэл попытался снова опуститься на землю, но Хави взглядом приказал ему остаться так. Он смотрел. Неотрывно, не моргая, смотрел на него. И Вэлдригу, решившему сегодня сжечь все мосты раз и навсегда, чтобы, как бы сильно не было больно, уже невозможно было вернуться, никогда, ни за что, стало очень не по себе. Но после того, что он только что сделал, запятнав свою честь окончательно и бесповоротно, он решил, что ничего не случится, потерпит. В конечном итоге маг был прав, его тело, страстно желало Хави, и сделать с этим Вэлдриг уже ничего не мог. Да и не хотел. Эта будет последняя их ночь, так зачем теперь разыгрывать из себя недотрогу, он ведь теперь уже прекрасно помнил, что с самой первой ночи, проведенной возле камина в доме мага, он больше не был таковым.

Он стоял перед ним, обнаженный, беззащитный, и не отрывал взгляд от смотрящего на него снизу мага. Ни один не желал уступать.

- Ты решил за одну ночь уничтожить все то, что было между нами?

- А разве было что-то кроме похоти?

- Даже так? - требовательно протянув ему руку, бросил маг, Вэл схватился за его ладонь и одним рывком оказался верхом на его коленях. Пальцы принца сжали широкие плечи мага. Глаза в глаза. Ярость и гнев, не более того. Какие чувства?

- А что ты хотел в ответ на такое свое предложение? - вопросил Вэл, щеки его запылали еще ярче, да, ему было безумно стыдно, но он крепился и терпел. Все когда-нибудь заканчивается, даже самый унизительный день в его жизни, уже клонящийся к вечеру, все же шахматная партия несколько затянулась.

- Например, что ты позволишь мне продемонстрировать тебе мои истинные чувства.

- Я не верю, что ты можешь чувствовать, Холвил.

- Тогда позволь мне доказать.

- Позволить? Я и так позволил тебе делать со мной сейчас все, что тебе заблагорассудиться... - произнес принц, и не сумел скрыть в голосе печаль.

Холвил обхватил пальцами его затылок и притянул его лицо к себе, выдыхая в губы.

- Ты - гордый, упрямый мальчишка, но я докажу...

- Что докажешь? - голос принца дрогнул, ему показалось, что именно сейчас очень важно узнать что, но маг так и не сказал.

Опрокинул его на траву и поцеловал неожиданно медленно и осторожно, по-настоящему лаская, а не пытаясь по быстрому утолить безудержную страсть. Вэл старался не думать о нежности, неожиданно появившейся в каждом прикосновении Хави, но все равно застонал, когда тот медленно обвел языком сосок, потирая второй пальцами. Перед глазами закружились какие-то неясные тени, Вэл старался сдержать стоны, очень старался, ведь, если бы он застонал, это означало бы, что он сдается, а он не хотел этого. Отчаянно не хотел, быть снова побежденным. Но Хави спустился к его животу, впалому и накаченному в результате регулярных тренировок с мечом, и стал вылизывать, медленно проникновенно. Погружая влажный, щекочущий разгоряченную кожу язык в пупочную впадинку, задевая зубами её края. Вэл не выдержал, всхлипнул и сам раздвинул перед ним ноги. Мысли о сопротивлении, противостоянии, каком-то запредельном желании доказать Холвилу, что он вполне сумеет обойтись без него, оставили принца, и он выгнулся, приподнимаясь на локтях, и хриплым голос прошептал.

- Разве двое мужчин могут любить друг друга?

Холвил, уже собравшийся спуститься ниже и обхватить губами его член, замер и поднял лицо, чтобы посмотреть в глаза принца, затуманенные желанием.

- А почему нет?

- Разве это правильно?

- Как можно судить любовь? - поинтересовался Холвил, подтянулся и поцеловал его, Вэл ответил.

- Тогда я... - с трудом восстанавливая дыхание, пробормотал непослушными губами принц.

- Да?

- Тоже хочу тебя видеть. Всего. Без одежды.

- Как вам будет угодно, Ваше Величество, - улыбнулся маг, и избавил себя от одежды щелчком пальцев.

Вэлдриг, словно завороженный неземным видением, скользнул ладонью по его плечу на грудь, обвел пальцем соски, потом по едва различимой ложбинке от солнечного сплетения до пупка, покружил вокруг него и скользнул ниже, с жестким, светлым волоскам, а потом к большому, толстому члену, обвел указательным пальце головку. Маг склонился к его шее и поцеловал в плечо. Принц облизал припухшие губы.

- Я еще в замке удивился...- пробормотал он, обхватывая ладонью член мага.

- Да?

- Как он... помещается во мне?

- Ну, насколько я могу судить, - отозвался Холвил с улыбкой, - Просто прекрасно. Показать?

- Да, - отозвался Вэл, обхватил его за плечи и раздвинул ноги шире. Маг легко подхватил его под бедра, и, глядя прямо в глаза, вошел одним толчком. Вэл запрокинул голову, выгнулся и впился пальцами в его спину.

- Холвил! - простонал он в быстро темнеющее в этих краях небо.

- Да, мой гордый принц, - отозвался маг и начал двигаться, медленно и неторопливо, каждый раз входя в него до предела, и так же мелено вскальзывая, чтобы повторить мучительно-неторопливое проникновение.

- Быстрей! - не выдержав, выкрикнул Вэл, но Хави лишь усмехнулся, крепко удерживая его бедра от нетерпеливых рывков и все так же, давая прочувствовать каждым миллиметр своего тела, погружающегося в него.

Вэл взвыл от бессилия, а потом в горле принца родился вовсе не человеческий рык. Хави поджал губы и заставил себя остановиться. Демон ерзал под ним, метался, пытался тереться набухшим членом о его живот, но маг все так же не двигался. Пока монстр не заскулил, протяжно и немного жутко, и татуировки не исчезли с тела принца, ознаменовав, что демон вновь ушел вглубь его души.

- Холвил, - беспомощно выдохнул принц.

- С возвращением, Вэл, - прошептал Хави и возобновил движение.

Вэлдриг обхватил ногами его талию, сжимаясь вокруг него так сильно, как только мог, выгнулся, чуть не переломившись пополам, и кончил, пачкая вязким семенем их животы. Через несколько мощных толчков, маг последовал за ним.

- Так вот она какая, - отдыхая на его плече, пробормотал Вэл, задевая губами кожу на груди мага.

- Что?

- Твоя любовь.

- И какая?

- Невыносимая.

- Это плохо.

- Нет, скорее, мучительно и...

- И?

- Я не знаю, как правильно назвать...

- Назови, как чувствуешь.

- Сладко, - прошептал принц, приподнялся и коснулся губами его губ. Настолько полного удовлетворения он не чувствовал даже в тот раз в замке.

- Ты примешь её такой? - напрягшись под его взглядом, спросил маг. Все внутри у Холвила замерло, он и не думал, что когда-нибудь сам поставит себя в зависимость от решения другого человека.

Вэлдриг долго молчал, всматриваясь в его лицо, а потом неожиданно совсем по-мальчишечьи улыбнулся. Все недомолвки, обиды и переживания оставили его, растворившись во всепоглощающем теплом чувстве, заполнившем все, даже самые отдаленные, уголки души.

- Приму.

Демон и дитя

Сиэлю было страшно, но он не подавал виду.

- Не бойся, - шепнул демон, вынимая из воздуха, на котором лежал мальчик, от боли и страданий погрузившийся в странный мир парящих вокруг него белоснежных перьев, почти невесомое тело. Сиэль почувствовал, что теперь кто-то держит его на руках, но все еще не мог видеть кто.

- Я не боюсь! - с вызовом бросил будущий граф Фантомхайв, - Я предлагаю тебе свою душу в обмен на возможность отомстить.

- Я принимаю твое предложение, человеческое дитя, - раздался над головой безликий голос. Сиэль вздрогнул, ощутив, как чьи-то губы прикасаются к волосам. - Но следует скрепить наш договор, мой будущий господин.

- Скрепить? - мальчик замер, почувствовав, как вдоль обнаженного тела, едва прикрытого какой-то кроваво-красной тряпицей, скользнула рука, на ощупь вполне человеческая, теплая на холодной коже, вымороженной подземельем, в котором его держали вместе с другими маленькими пленниками.

В пустом желудке, уже забывшем не только тяжесть пищи, но и её вкус, образовался тошнотворный ком. Ну, вот опять... - пронеслось в голове у Сиэля. Опять кто-то сильный и большой возжелал его тела. На алтаре сектантского храма тот толстенький, слащавый извращенец, не успел ничего сделать, Сиэль провалился в беспамятство от боли после клеймения. А насиловать безвольную куклу совсем не интересно. Куда приятнее, когда мальчик плачет, вырывается, скулит, как умирающий зверек, насажанный живьем на раскаленный вертел. А теперь... теперь его тела возжелал демон, и Сиэль осознал, что не имеет права ему отказать, потому что жажда мести в его сердце перехлестывает и предчувствие неизбежной боли, и гордость. Главное, что после, он получит в свои руки страшное оружие, которому не будет равных, и перед которым не устоит ни один из врагов.

- Вы позволите мне, будущий господин? - искусанные в кровь губы опалило чужое дыхание.

- Сначала я дам тебе имя.

- А потом?

- А потом можешь скреплять договор так, как посчитаешь нужным.

- Так как ты назовешь меня, Сиэль Фантомхайв?

- Себастиан.

- Как прозаично. Так, кажется, звали твоего пса?

- Он неспособен был соврать и предан был лишь мне.

- Ну, что ж, раз это основные критерии для тебя, человеческое дитя, я буду им соответствовать.

- Да, - с трудом преодолевая боль истерзанного на алтаре тела, кивнул мальчик.

- Ну, что ж, - шепнул демон, и вот тогда Сиэль узрел его.

Высокий, куда выше среднестатистического человека, красивый, если бы не алые глаза с вертикальными зрачками, вокруг которых танцевали всполохи адского пламени, и заостренные, высокие скулы, таких у людей не бывает. Черные волосы, струящиеся на плечи и спину, исполинские крылья, которые можно было бы сравнить с ангельскими, если бы не чернильно-черный окрас оперения. Лукавая улыбка, на тонкий губах, и запах ирисов, цветение которых заключенный в подземелье сектантского храма мальчик уже и не думал никогда увидеть.

Сиэль моргнул и очнулся. В клетке, в которой его держали, не было и следа других узников, только пустые кандалы, валяющиеся вдоль стен то тут, то там. Но будущий граф всей кожей ощутил, что в своей темнице он больше не один.

- Не бойся, дитя, - шепнул демон, выступая из тени. Я знаю, что ты невинен, и постараюсь не убить тебя своей похотью, ведь мне предстоит служить тебе.

- Я уже сказал тебе, - холодно бросил Сиэль, приподнимаясь на дрожащих от напряжения руках и садясь обнаженной спиной к холодной каменной стене, - Что не боюсь. И хочу внести еще один пункт в наш договор, исчадие ада.

- Какой же? - выгнул точеные брови демон.

- Никакой жалости. Я в ней не нуждаюсь. Особенно, в твоей.

В глазах демона мелькнуло удивление. Мелькнуло и пропало без следа, оставив после себя лишь чуточку лукавства.

- Как вам будет угодно, мой господин.

Демон склонился в поклоне, окинул тщедушное детское тельце, едва прикрытое тряпицей, пристальным взглядом, и шагнул к нему, и опустился на колени. Раздвинул худенькие ножки, которые все решивший для себя ребенок, даже не попытался свести вместе, бесстыдно раскрываясь перед созданием тьмы. Скользнул большими, горячими ладонями по выступившим от голода и мук ребрам, обхватил тонкую талию, казалось, сдави он её чуть сильней, и пальцы сомкнуться. Мальчик, смотревший на него широко раскрытым ультрамариново-синим глазом, задержал дыхание и готовился сквозь боль принять в себя большой и толстый член демона, который, Сиэль в этом не сомневался, разорвет его нутро, но и подарит власть и силу, чтобы отомстить, а не простое право на отмщение. За все в жизни надо платить, даже за улыбку, подаренную случайному прохожему. Сиэль это уже понял. Так чем невинность не цена?

А демон смотрел в его лицо и не двигался. Смотрел и улыбался.

- Ну, что же ты, - выдохнул Сиэль, устав ждать, - Давай же!

- Вы прекрасны, юный лорд, в своей мнимой покорности, - откликнулся демон и склонился к его лицу. - Да, будет договор наш скреплен печатью тьмы. - Произнес названный Себастиан ритуальную фразу. Из глаз мальчика брызнули слезы, обожгли даже левое веко, хотя Сиэль думал, что уже никогда больше не сможет видеть этим глазом. А потом губ коснулись теплые губы, властный язык проскользнул в рот. Сиэля никогда не целовали так. Еще бы, в его-то едва исполнившиеся десять лет. Но он отвечал так же яростно, как и жил все эти несколько месяцев, растянувшиеся на вечность, наперекор боли и унижению, испытанных им в заточении, как и умирал на алтаре, найдя в себе силы предложить демону душу в обмен на отмщение.

И разум графа поглотила тьма. Как погребли под собой демонические, черные перья белоснежные, ангельские...

***

- Но почему? - выпалил юный граф, грозно сверкая глазами, но на фоне ночной рубашки, едва доходящей ему до середины бедра и расстеленной постели, на которой он и сидел, это выглядело не так впечатляюще, как могло бы.

- О чем вы, мой господин, - с искусно дозированным недоумением в голосе откликнулся дворецкий.

- Ты уже делал это со мной раньше, почему не хочешь повторить сейчас, ведь я вырос достаточно, чтобы самому желать этого?

- Делал?

- Не прикидывайся. Я прекрасно помню, как ты предложил скрепить наш договор!

- О, так вот вы о чем, мой лорд, - с понимающей улыбкой на губах откликнулся Себастиан, - ну, что ж, если вы так жаждите моего поцелуя, конечно, я не смею отказать, - опускаясь на кровать напротив него обронил демон все с той же лукавой улыбкой.

- Поцеловал и все?

- А что еще?

- Но, ты же ведь...

- Мой господин, - прижав к губам графа пальцы, скорбно произнес слуга, - За кого вы меня принимаете? В момент заключения договора вам было только десять лет.

- Но... я же помню... - прошептал Сиэль потрясенно. В голове не укладывалось, что все это время он считал себя порочным и грязным, потому что отдал свою невинность на потеху демону, не говоря уже о душе.

- Что, мой господин?

- Ты целовал меня...

- Не спорю.

- А потом... - прикоснувшись пальцами к губам, пробормотал Сиэль, невидяще смотря сквозь демона напротив.

- А потом вы лишились чувств, - подцепив пальцами его подбородок и приподняв его лицо к себе, непреклонно отрезал демон, - И, не имея от вас, мой господин, прямых указаний, я перенес вас в Лондон. Разве вы не помните, как очнулись в городском доме вашей семьи?

- Анджела назвала меня грязным и порочным, я думал...

- Что я запятнал ваше тело и честь? Вы ошибались, мой лорд.

- Но почему?! - вскинул голову граф, - Почему ты не сделал этого, ведь я разрешил тебе?

- Меня не интересуют дети, мой господин. Однажды, я вам об этом уже говорил.

- Я не ребенок.

- Душой - возможно, но телом... - оставив повисшей многозначительную паузу, слуга с поклонном поднялся, отошел от кровати и снял с каминной полки подсвечник. - Спокойной ночи, мой господин.

- Останься... пока я не усну.

- Как вам будет угодно.

- Когда-нибудь я стану старше...

- И что же?

- И ты возьмешь мое тело точно так же, как владеешь душой.

- Для начала, я бы предпочел заполучить ваше сердце, но разве ваша гордость отдаст мне его без боя с самим собой?

Демон и его господин

Умереть в двенадцать лет, что может быть печальнее? Лишь то, что смерть для тебя стала избавлением, а не наказанием, маленький граф, не так ли? А я стал твоим господином, бывшим года-то слугой. Никогда не думал, что у человеческой души может быть такой странный и завораживающий вкус, как у твоей. Я пил тебя мелкими глотками, целуя мягкие, податливые губы, и ты послушно раскрывался передо мной, вверяя себя мне в вечное владение, ведь даже смерть, как бы иронично это не звучало, не сможет разделить нас. Она и не разделила, лишь соединила и сплела между собой еще сильней и позволила тебе обрести новую жизнь, со мной, в Преисподней.

А помнишь, как все начиналось?

Я помню. Хрупкий, изломанный, словно шарнирная кукла, лишившаяся всех шариков в суставах, ребенок, но в зове твоем не было беспомощности, лишь слишком рано проявившая себя властность. Я был в восхищении. Я до сих пор не перестаю восхищаться тобой, мой маленький лорд. А ты... ты спишь на черных перьях в моей пещере, полной темных теней и золотых отблесков танцующих на стенах от раскаленной магмы, протекающей прямо по полу нешироким ручьем. Я всегда любил тепло. По человеческим меркам в моем доме не просто тепло, безумно жарко. Не знаю, понравится ли тебе, Сиэль Фантомхайв, но тебе придется привыкнуть, хотя, если станет совсем невыносимо, и ты опустишься до того, чтобы попросить меня, я дыханием остужу её для тебя. Но разве ты попросишь? Не думаю.

Подхожу к тебе, опускаюсь на колени. Какой же ты все же маленький и хрупкий. И никогда уже не станешь ни старше, ни крупней. Смерть заперла тебя в этом теле, даже в качестве моего слуги, заперла. Я не в силах изменить это, но, думаю, оно нам не помешает, хоть я и не люблю детей.

- Я бы даже назвал тебя красивым, - шепчешь ты, приоткрывая глаза, - Если бы не знал, как ты ужасен.

- Неужели? Благодарю за комплемент.

Ты приподнимаешься и осматриваешь свой новый дом. Ты обнажен и вызывающе невинен на фоне черных перьев выстеливших пол моей пещеры. Пара из них запятнала белоснежность твоей кожи, мне хочется протянуть руку и снять их с тебя, но я сдерживаю этот порыв в себе. Я сам еще не решил для себя, как мне теперь относится к тебе. Как воспитать, к чему заставить привыкнуть, что принять.

- И что теперь? - сидя на коленях, обнаженный, но не сломленный, ты прекрасен, мой маленький лорд, и я хочу тебя, целиком и полностью только для себя. Но до сих пор, даже в смерти, не могу назвать тебя своим. Не пора ли это исправить?

- Я думаю, пора исполнить одну твою давнюю просьбу, - улыбаюсь, ты смотришь недоуменно, но стоит мне опуститься перед тобой на колени и расправить за спиной черные крылья, принимая свой истинный облик, ты вспоминаешь все, и просьбу, о которой я напомнил, и то, как мы впервые встретились с тобой. Как ты покорно раздвигал передо мной ноги, и как смотрел, готовый ко всему.

- Значит, ты видишь во мне лишь игрушку для такого рода утех, - припечатываешь ты, чеканя голосом каждое слово. А я обхватывая руками, так похожими сейчас на когтистые лапы, твою талию и подтягиваю тебя к себе. Не отвечаю. Зачем? У нас впереди целая вечность. Я обо всем успею тебе сказать, во всем разубедить, даже с твоим непрошибаемым упрямством.

- А как же мое сердце, оно тебе уже не нужно?

- А разве его еще нет у меня? - шепчу тебе в губы и впервые за годы своего служения вижу, что тебе страшно. В ультрамариновых глазах паника, замаскирована гордостью и отчаянным нежеланием сдаваться без боя, пусть даже и словесного. Но я же знаю, что ты давно уже сдался, иначе не было бы того разговора в спальне, разве не так?

- А если я не хочу?

- Очень скоро захочешь. Но думаю, вы лукавите, граф, - я все еще не делаю даже намека на будущую близость, не целую, не скольжу руками по обнаженной коже, просто придерживаю тебя за талию, и ты не знаешь, чего ждать от меня в следующий момент. Неизвестность пугает, но и... возбуждает, не правда ли? А ведь я уже возбужден, и меня приятно удивляет, что и ты тоже. Так сложно скрыть это, когда ты обнажен.

Ты облизываешь губы. Внимательно слежу за движением твоего язычка, розовенького, влажного. Я хочу вспомнить, какой он на вкус, хочу испить снова, как тогда, на острове несостоявшейся мести, твою душу до капли, до последнего стона, двигаясь, вбиваясь, утверждая свое вечное право на тебя. Я хочу.

- Ты боишься.

- Нет. Тебе просто хочется так думать, мой страх возбуждает тебя. - С вызовом бросаешь ты, а я улыбаюсь и выгибаю брови.

- Отнюдь. И ты возбужден, - последнее шепчу тебе на ухо. По твоему телу проходит едва ощутимая волна дрожи, и отдается легким покалыванием на кончиках моих пальцев.

- Ты тоже, - так же полушепотом откликаешься ты.

- Боишься боли?

- Не боюсь.

- Я не считаю тебя игрушкой, но буду брать на свое ложе целую вечность. Смирись.

- Но ты все равно сделаешь это, даже если не смирюсь.

- Я думаю, что сумею убедить тебя, - шепчу, скользя губами по тонкой шейке, вдыхаю запах, жасмин и мята, пьянящий привкус на языке.

- Себастиан, - шепчешь ты, дарованное тобой имя. Оно мне нравится, я давно уже привык к нему. Пусть так и остается. Мне уже все равно. Ты запускаешь пальчики в мои волосы и сжимаешь их почти инстинктивно. Я урчу от удовольствия, щекоча дыханием твою кожу и нервы. Ты судорожно сглатываешь и все же делаешь то, что я ждал от тебя. Так же, как и когда-то в подземной темнице, раздвигаешь ноги, приглашая. Ты хочешь того же, что и я.

Опрокидываю тебя навзничь, скольжу губами по узкой груди, долго вылизываю впалый животик, пока не добиваюсь от тебя нетерпеливого утробного урчания. Ты все еще расчесываешь пальцами мои волосы, в истинном обличии они куда длиннее, чем ты привык, но тебе нравится, я чувствую это. Твои глаза широко распахнуты, но я знаю, что ты ничего не видишь, лишь чувствуешь, лишь живешь ощущением моих губ на твоей коже, и это заставляет меня спешить. Хочу познать тебя всего, до миллиметра, до последней черточки, но мельчайшей частички.

Спускаюсь ниже. Почти складываю тебя пополам, и принимаюсь вылизывать вход в твое тело. Настойчиво, влажно, нетерпеливо проталкивая внутрь язык. Ты стонешь уже в голос, тебе хорошо со мной. Кусаешь ладонь, а пальцами второй руки уже не поглаживаешь, сжимаешь и дергаешь мои волосы. Терпеть дольше не имеет смысла.

Сажусь на пятки, подхватываю тебя, перетягивая к себе на колени, одним движением сдираю набедренную повязку и плавно опускаю тебя на член, истекающий смазкой. Ты царапаешь мои плечи ногтями, но ранки молниеносно затягиваются, но ты впиваешься пальцами снова и кричишь. Тебе больно, но я знаю, что не поранил тебя, даже когда полностью насадил на себя.

Ты дышишь отрывисто, но быстро успокаиваешься, расслабляешься, привыкаешь к заполнившему тебя до предела члену внутри себя. Глубоко вдыхаешь, обнимаешь чуть крепче, и я начинаю двигаться, вбиваться в твое тело, заставляя приподнимать бедра и снова и снова садиться на член. Ты горячий и узкий внутри, липкий от испарины снаружи, я дышу тобой, я слизываю с твоих височков капельки пота, а ты, окончательно освоившись с новой ролью, все убыстряешь и убыстряешь темп. С моих губ срываются стоны, смешиваясь под сводчатым потолком с твоими гортанными вскриками. Ты страшнее, чем наркотик, тобой невозможно насытиться даже ненадолго, даже на единый миг. Но разве я ждал другого от тебя?

Ты кончаешь, замирая в нашем общем падении, а потом возобновляешь движение, чтобы довести до ослепительно-белого пика и меня. И я позволяю себе показать тебе свои истинные чувства. И ты видишь, все прекрасно видишь, и принимаешь, несмотря ни на что. И я, наполняя твое нутро своим семенем, кричу твое имя, и ты улыбаешься мне, такой знакомой, немного лукавой улыбкой, как я когда-то улыбался тебе. Теперь мы полностью поменялись местами, но разве не этого я желал, заключая с тобой договор?

Ким и Буран. История взаимоотношений.

Ким был напуган до полусмерти. Он не хотел потерять брата, но, судя по всему, был близок к этому. Он страха внутренности свинчивало жгутом, а во рту стояла омерзительная горечь. Он даже предположить не мог, что когда-нибудь все так обернется. Наверное, сработал всем известный закон подлости, поставив подножку именно тогда, когда, казалось бы, все только стало налаживаться. Вчера, вместе с Виктором, которого после пары коктейлей потянуло на эксперименты, уговаривая брата поехать с ними, Ким в душе надеялся, что эта небольшая авантюра поможет им, наконец, преодолеть то отчуждение, что появилось между ними с того момента, как они повзрослели и стали впускать в свой мир, когда-то бывший только для них двоих, других людей, возлюбленный или просто случайных партнеров. Если учесть насколько разнились их предпочтения в сексе, не удивительно, что все так получилось. Ким спал с девушками, но в какой-то момент практически полностью переключился на парней, Буран же, наоборот, предпочитал именно девушек. В общем, в мире братьев Селезневых случился существенный разлад, и именно вчера, на очередном дне группы, Киму неожиданно представился случай опять сблизиться с братом. Он был счастлив, как ребенок, когда Буран, тоже уже прилично выпивший, без вопросов согласился, а вовсе не послал Виктора с его бредовой идеей переспать сразу с обоими близнецами. И, не смотря на то, что все трое были уже прилично «под шафе», секс втроем получился просто офигенным, Ким даже предположить не мог, что будет так здорово. И никогда не думал, что целоваться с собственным братом-близнецом, после того, как оглушительно кончил в попку другого парня, будет так сладко. В тот момент, как его язык выводил во рту Бурана замысловатые вензеля и закорючки, мелькнула мысль, что вот теперь и умереть не страшно. Где-то между ними уже провалился в пьяный, удовлетворенный сон Виктор, а они целовались над его головой, и Ким не мог, просто физически не мог оторваться от губ брата. Не получалось.

Утром его разбудил запах кофе и веселые голоса, доносящиеся из кухни. Пошатываясь, еще не до конца проснувшийся Ким добрался до ванной, забрался под прохладный душ и, подставляя лицо упругим струям, замер, забыв, как дышать. Его озарило. Вчера он страстно целовался с собственным братом, и ему понравилось. Нет, не так. Он готов был кончить от одной лишь мысли, что с ним был именно Буран. Даже сейчас, вспоминая о случившемся, Ким чувствовал, как внизу живота пробуждается предательское тепло. Он до дрожи в коленях хотел собственного младшего брата, пусть и младше тот был лишь на восемь минут. Бред! Если Буран узнает, он никогда ему не простит. Конечно, все еще можно было списать вчерашнее на пьяный угар, очарование момента, или, как там все это называется. Главное, убедить Бурана, что это ничего не значит, абсолютно ничего. А если не получится? Если Буран не поверит?

Киму стало страшно. Так страшно, что неизвестно, сколько бы он еще просидел в ванной, если бы к нему не постучался Виктор и не позвал бы завтракать. Пришлось выбираться из укрытия. С Бураном взглядом он старался не встречаться. Его начинало трясти при одной мысли, что брат уже обо всем догадался и не простить ему тот поцелуй. Ведь он хорошо помнил, как сам притянул его к себе, сам, первым, начал целовать...

Буран решительно не понимал, что происходил с братом. С самого утра Ким был сам не свой. Они с ним всегда хорошо чувствовали друг друга. Трудно объяснить как тем, у кого с рождения нет неотделимой от тебя самого половинки. Просто чувствовали, и все. Вопрос как никогда их не интересовал. Поэтому Буран точно знал, что Киму сейчас очень и очень плохо, вот только понять никак не мог почему. Брат старался не встречаться с ним глазами, чего с ними никогда не бывало, как бы сильно они не ругались порой. Это злило. Буран не понимал, что могло понадобится Киму скрывать от него. Но выяснять отношения при посторонних было нельзя. Это было их негласным правилом. Они всегда, любые проблемы, решали только между собой, не подпуская никого к своим общим тайнам. Даже когда Ким обиделся на него не на жизнь, а насмерть, когда Буран в пятом классе признался, что уже целовался с девчонкой из параллельного класса, а ему сразу не рассказал. Даже, когда Буран, уже участь в одиннадцатом классе, вернулся с какой-то вечеринки, на которую Ким отказался пойти вместе с ним, и застал брата в постели с хорошеньким мальчиком, внешне чем-то похожим на девочку, которого тот самозабвенно трахал, не замечая ничего вокруг. Даже, когда в отместку, на следующий день он притащил домой двух девчонок и демонстративно не стал запирать дверь в свою комнату, пока кувыркался с ними. Даже, когда Ким пришел домой со стесанными в кровь костяшками пальцев и тихо всхлипывая у него на плече, признался, что в бессилии долбил кулаками стену, потому что его парень бросил его ради другого, и они, наконец, за почти пол года молчания, поговорили по душам и помирились, несмотря на то, что вроде бы и не ссорились. Сидели, как маленькие, на полу кухни, пили из горлышка красное вино, стащенное из бара родительской спальни, и вспоминали как когда-то, еще в детстве мечтали найти человека, который смог бы их различить, но так и не нашли. А теперь и не нуждались в нем. Ким давно, класса с девятого предпочитал стричься коротко и волосы у него завивались в тугие каштановые колечки. А Буран, наоборот, отрастил волосы до плеч, и они струились вдоль шеи красивой каштановой волной с местами выбеленными прядками. Они давно уже носили разную одежду, а уж характерами отличались всегда. Ким был более раскрепощенным и легким в общении, Буран всегда считался серьезным не по годам и рассудительным. Поэтому, их больше не путали, и они даже были рады этому, по праву считая, что научились быть самодостаточными личностями, а не продолжением друг друга. Быть может зря?

Бурану очень хотелось поговорить с братом, но смущало присутствие Виктора, легкого в общении, симпатичного мальчика восточных кровей с одного с ними потока Института Культуры и Искусства, которого вчера потянуло на довольно любопытные эксперименты. Буран не сказал бы, что ему не понравилось, хоть это и был его первый опыт такого плана. Правда, они с Кимом как-то уже пробовали спать с одной девчонкой на двоих. Девочке понравилось, она даже предлагала как-нибудь повторить, Киму нет. Как не крути, но его старший брат все же предпочитал мальчиков, поэтому, настаивать на повторении в тот раз Буран не стал, хотя, если бы Ким согласился, был бы не против. А вчера вот решился поддаться на уговоры Виктора и поехал вместе с ними с Кимом. И хоть с парнями до этого спать ему не доводилось, он не жалел. И дело было вовсе не в Викторе, который умел просто офигенно работать и ротиком, и попкой, нет. Больше всего из того, что они вытворяли в общей постели, ему запомнился поцелуй с собственным братом и то, как начисто сорвало крышу, когда он сам, поначалу растерявшись, начал ему отвечать. И Буран прекрасно понимал, что Киму тоже понравилось. И было вдвойне не ясно, почему с утра брат повел себя с ним так, словно ничего не произошло, точнее, произошло, но он даже вспоминать об этом не хочет. Было обидно. Очень.

Они забрались в свой обожаемый желтый хамер, подарок отца обоим на совершеннолетие, за руль, как обычно, сел Буран. Ким продолжал смотреть только прямо перед собой, изо всех сил уговаривая себя не коситься на брата, невозмутимо управляющего любимой игрушкой. После совместного завтрака первая паника и ужас от содеянного отступили, и дышать стало как-то легче. Вот только теперь в присутствии брата мысли уносили его куда-то совсем не туда. К Бурану просто нестерпимо хотелось прикоснуться. Провести ладонями по широким плечам, расчесать пальцами густые волосы, снова и снова целовать призывно открывающиеся навстречу губы.

- О чем ты думаешь?

Ким вздрогнул так, что даже Буран, покосившийся на него, на секунду отвлекшись от дороги, заметил это и нахмурился.

- Ким?

- Ни о чем. Завтра опять на пары. Неохото.

- По-моему, ты мне врешь.

- Да, ладно, о чем еще можно думать утром в воскресенье?

- О том, как мы вчера целовались, - невозмутимо отозвался Буран.

Ким задержал дыхание. На секунду зажмурился, сглотнул, просто не в силах преодолеть сковавший с новой силой ужас, и с трудом вытолкнул из себя.

- Прости. Сам не знаю, что на меня нашло.

- Не знаешь?

- Нет.

- Плохо.

Больше за всю дорогу они не проронили ни слова. Ким мучался этим молчанием, но нарушить его не решался. Хотелось одного, добраться до собственной спальни и запереться там. Это было просто невыносимо сидеть рядом с ним и понимать, что нельзя даже просто докоснуться. А так хотелось целовать. И даже больше.

- Куда ты? - придержал его за локоть Буран, когда Ким прямо с порога метнулся в сторону лестницы на второй этаж.

- К себе? - не оборачиваясь, выдохнул тот.

- Уже?

- А почему нет?

- Я думал, нам нужно поговорить.

- О чем?

- Обо всем.

- Буран, послушай, - повернулся к нему Ким, вырывая руку из хватки пальцев. - Я сожалею, что все так сложилось. Прости меня, я постараюсь больше никогда не допустить такого...

- Ты сейчас совсем на себя не похож Ким,- неожиданно весело улыбнулся ему Буран.

Ким не выдержал и закатил глаза к потолку.

- Я с тобой о серьезном, а ты смеешься.

- А с чего ты взял, что я не серьезен? - поинтересовался Буран, и Ким осознал, что сегодня они окончательно поменялись ролями. Ведь обычно именно он куда легче и проще смотрел на жизнь, чем брат. Сейчас все было в точности до наоборот.

- Ну, ладно, - сдался Ким, - Хочешь поговорить, валяй. - И демонстративно плюхнулся на диван в гостиной, положив вытянутые руки на спинку и откинув на неё голову.

Буран сел боком, поджав под себя одну ногу и подложив под щеку согнутую в локте руку. Ким тяжело вздохнул и прикрыл глаза.

- Так что ты хотел сказать?

- То, что глупо скрывать от меня, что тебе понравилось.

- Ты, прав, я и забыл, как это глупо врать тебе.

- Просто ты давно мне не врал.

- Можно подумать это плохо.

- Нет. Хорошо. Только давай все же вернемся к поцелую.

- Зачем? Ну, было, ну, понравилось, теперь-то что?

- Продолжать.

- Буран? - изумленно распахнул глаза Ким и повернул голову в сторону брата.

- А почему бы нет? - пожал плечами тот, протянул руку и, обхватив ладонью подбородок брата, провел большим пальцем по губам. Ким дернулся и резко развернулся к нему всем корпусом, от нарочито расслабленной позы не осталось и следа. Буран с сожалением во взгляде убрал руку.

- Буран, мы братья, - хриплым, тусклым голосом проговорил Ким.

- Ну, и что? - со вздохом отозвался тот, - Знаешь, я только вчера ночью понял, зачем так отчаянно хотел досадить тебе, встречаясь со всеми этими девицами, и почему мы ссорились все это время.

- Почему? - Придвигаясь к нему, прошептал Ким, внутри все замерло на немыслимо высокой ноте и, казалось, вот-вот оборвется.

- Мне никто не нужен, кроме тебя.

- Ты хоть понимаешь, что это...

- Инцест. Я в курсе, как это по научному называется.

- Мы не можем.

- Почему?

- Да, потому что мы братья! - вскричал Ким, вскочил на ноги, и кинулся наверх. Как же ему было больно.

Захлопнув за собой дверь, он прислонился к ней спиной и сполз на пол. Сердце в груди билось так, что перед глазами переползали с места на место алые пятна, а дыхание вырывалась из горла клоками и всхлипами. Реветь хотелось в голос, но, разве двадцатилетний парень может себе позволить разревется, словно девчонка, даже когда нестерпимо хочется именно выть он бессилия что-то изменить. Они родились братьями, с этим физически ничего нельзя было сделать.

- Ким? - Раздался из-за двери голос брата. - Почему нет? То, что мы хотим друг друга, вовсе не отменяет того, что мы братья.

- Ты сам-то понял, что сказал?

- Понял. Но все равно хочу услышать твои доводы. Потому что я не вижу в этом проблемы.

- В том, что ты сбираешь переспать с собственным братом, то есть со мной?

- Впусти меня, - вместо ответа попросил Буран.

- Зачем?

- Просто впусти.

- Нет. Я хочу побыть один.

- Нет. Ты нестерпимо хочешь, чтобы я пришел и успокоил тебя.

- Да, что ты несешь?!

- То, что слышал. Открой, Ким, я все равно войду.

- Я... - вскакивая и распахивая дверь настежь, начал он.

- Не опускайся до избитой фразы, что ненавидишь меня. Я все равно не поверю. - Фыркнул Буран, вошел одним широким шагом и резко прижал его к себе, стискивая так сильно, что Ким даже пошевелится не мог. - Когда-то ты беззаветно верил мне Ким, что изменилось?

- Мы стали старше, и я понял...

- Что?

- Что когда-нибудь ты станешь не только моим, но и чьим-то еще.

- Но теперь я хочу быть только твоим, как раньше.

- Как раньше? - хмыкнул Ким, и тихо вздохнул, - Раньше мы с тобой ничерта не знали о сексе.

- Ну, так это же прекрасно, что теперь знаем практически все.

- Ага. Кроме того, как спать с собственным братом.

- Так что мешает узнать? - отстраняясь и заглядывая в его лицо, спросил Буран. У Кима мелькнула совсем уж нелепая мысль, как хорошо, что они одного роста и не надо ни тянуться, ни склоняться, а просто придвинуться и коснуться губ, невесомо, почти нежно, почти на гране. И взмыть к небесам, почувствовав ответное движение навстречу.

Они исступленно целовались, когда Ким какими-то остатками здравого смысла почувствовал, что Буран подталкивает его к кровати, это отрезвило.

- Что ты делаешь? - резко оторвавшись от его губ, спросил он.

- Целую тебя, - пробормотал Буран и снова прижался к его губам.

- Нет, стой, - запротестовал его брат, но он его не услышал. - Буран, стой!

- Что не так? - с раздражением осведомился тот, когда от кровати их отделял один лишь шаг.

- Ты хочешь... хочешь прямо сейчас?

- А почему нет?

- Да, потому что я...

- Что?

- Ничего, - отвел глаза Ким, и быстро стянул через голову футболку. Буран тут же последовал его примеру, расстегнул рубашку, снял и отбросил куда-то в сторону. Шагнул к брату, все еще не поднимающему глаз от пола, и положил ладони ему на бедра.

- Что тебя пугает? - спросил Буран, внимательно всматриваясь в его лицо, так похожее на его собственное.

- Я боюсь, что после этого, мы уже никогда не сможем стать так же близки, как были когда-то.

- Правильно, не сможем. - Отрезал Буран, и прошептал ему на ухо, обжигая дыханием, - Мы станем еще ближе.

- Это...

- Безумие? Согласен. Но я хочу тебя.

- А я тебя.

- Тогда чего мы ждем? Или ты сомневаешься, что я люблю тебя?

- Нет, - неожиданно робко улыбнулся ему Ким, - Вот в этом я уж точно не сомневаюсь.

На кровати они оказались уже по обоюдному согласию. Ким поймал себя на мысли, что его так никогда не целовали, точнее, может и целовали, но внутри никогда не рождались эти волнующие искорки, щекочущие душу при одной мысли, что сейчас это с ним делает именно брат. Избавиться от остатков одежды оказалось делом нескольких минут, к тому времени у них обоих уже перед глазами все плыло от желания перейти к чему-нибудь более конкретному, чем просто ласки руками и губами. Буран оказался очень внимательным любовником, но в тоже время невероятно горячим. Ким выгибался навстречу его губам, плотно обхватившим сосок и пальцам, ласкающим член по всей длине. Пока не почувствовал, как брат навалился на него, глубоко целуя в уже истерзанные им в сладком томлении губы, а между ног в него уперся его член. Вот тогда Киму резко стало не до страсти.

- Буран, стой!

- Тсс, - перехватывая его руки, которыми он уперся ему в грудь, зашипел тот, - Мы же с тобой уже все решили, - почти с болью выдохнул он, подумав, что брат опять решил вспомнить про инцест, порочность того, чем они занимаются сейчас и прочее, но дело было вовсе не в этом.

Ким отрывисто вздохнул, в глазах у него появилась паника, и Буран, уже будучи готовым протолкнуть в него член, чтобы напрочь лишить желания оспаривать уже принятое ими обоими решения, замер, осознав, что что-то не так, совершенно не так.

- Ким?

- Я никогда этого раньше не делал.

- Что значит, не делал, ты же...

- Да, не был я снизу никогда! - выпалил брат в ответ на его недогадливость. Бурана от его откровенности, словно ведром ледяной воды окатило, он резко отстранился, садясь на пятки и отодвинулся к изножью кровати, смотря на раскинувшегося рядом с ним брата просто огромными, недоверчивыми глазами. Ким тоже сел, поджал колени к груди и обхватил руками. Оба замерли.

- Я думал, что ты уже все, что мог, попробовал. - Пробормотал Буран, запуская пальцы в волосы, и не сильно дернул, чтобы хоть как-то уложить в голове простую мысль.

- Ну да, конечно. Может, еще шлюхой меня для полного счастья назовешь, - раздраженно бросил Ким. Его уже трясло всего и от неудовлетворенного желания, и от нервного напряжения, но сделать с этим уже было ничего нельзя. Он безумно хотел брата. Даже не так, он хотел, чтобы брат был в нем, но... но для этого понадобилось бы куда больше усилий, чем просто приставить и вдавить, как, по-видимому, думал Буран. И что теперь делать, Ким не знал.

- Прекрати, - осадил его Буран довольно резко. Поднял глаза и решительно произнес, - Хорошо, давай поменяемся.

- Что? - недоверчиво уставился на него Ким.

- То, - отозвался брат, - Я с парнями до твоего Виктора никогда не спал, поэтому знаю, как и что, лишь в теории, зато ты у нас в этом плане опытный и...

- Нет! - резко взвился Ким, Буран нахмурился, и он пояснил, - Я не возьму на себя такую ответственность, слышишь? Не возьму. - Замотал головой он, и тихо добавил, - Хочешь трахнуть собственного брата, я не возражаю, но делать это с тобой я не буду.

- Ким, - придвинувшись к нему, прошептал Буран ему в волосы, обнимая, - Ты слишком напряженно ко всему этому относишься. Просто нужно на время...

- Забыть, что ты мой единокровный брат? Не дождешься. Либо ты делаешь это сам, либо...

- Либо что? - тоже начиная злиться, от такого тона брата, рыкнул Буран, резко отстранился от него и свесил ноги с кровати, явно собираясь подняться. Ким вцепился в его локоть, не пуская.

- Ким? - вопросительно посмотрел на него Буран, на что его брат глубоко вздохнул, словно преодолевая какую-то внутреннюю борьбу, и одним движением оказался сидящим верхом у него на коленях. - Что ты... - выдохнул Буран изумленно, но Ким уже обхватил пальцами его запястье, поднес ладонь к губам и всосал сразу два пальца в рот, облизывая и смачивая, не отрывая взгляда от его глаз. Буран почувствовал, как в живот ему упирается его член, и тут же обхватил его ладонью. Ким сделал нетерпеливое движением бедрами навстречу и выпустил пальцы брата изо рта.

- Ким?

- Только медленно, - попросил тот, вталкиваясь в его ладонь. Буран кивнул и осторожно погладил ложбинку меду ягодиц брата пальцами, смоченными его слюной, а потом плавно и не спеша стал проталкивать в него средний палец. Ким закусил губу и напряженно замер.

- Больно? - обеспокоено спросил Буран, у него самого уже искры из глаз готовы были посыпаться, так сильно его возбуждало то, что он проделывал сейчас со своим собственным братом.

- Терпимо, - отозвался тот и снова толкнулся бедрами в его руку. Буран понял все правильно, просто не мог не понять, и стал одновременно растягивать его пальцами, а другой рукой ласкать спереди. Ким честно пытался расслабиться и отвлечься от всего происходящего, чтобы не было так страшно переходить заветную черту. Хотя, кажется, все что могли, они уже перешли. Получалось плохо, но он хотя бы старался. А потом... потом...

- О, черт!

- Ким?

- Это... - выдохнул он в потолок, когда дрожь, прошедшая по всему телу от пяток до макушки сошла на нет, - Офигеть. - И сам резко насадился на пальцы брата, которые тот так и не вынул из него.

- О! - протянул Буран и улыбнулся, испытав поистине неземное облегчение, - А ты у меня чувствительный, братишка.

- Угу, - сосредоточенно отозвался Ким, волшебного прикосновения повторить все никак не получалось, - Пошути у меня еще.

- А почему бы и нет, - отозвался Буран, не сильно прикусил плечо брата, прошептал ему в шею, - Я думаю здесь, - и на этот раз уже намеренно провел пальцами по бугорку простаты.

- Ох, черт! - взвыл Ким, чуть не подпрыгнув на нем. Буран не стал сдерживаться и расхохотался в голос.

Ким тут же взвился.

- Имей в виду, что в следующий раз сверху буду я.

- Ну, и прекрасно, - легкомысленно отозвался Буран, страстно целуя его в губы. Ким застонал прямо ему в рот, опустил между ними руку и накрыл ладонью член брата. Буран рыкнул что-то невразумительное, потерся носом о его щеку и шало улыбнулся.

- Знаешь, у меня крышу сворачивает напрочь, когда я вижу твое лицо, - пробормотал он, на что Ким уже ничего не сказал, резко встал с его колен и опустился на кровать, принимая коленно-локтевую позу.

Буран замер.

- Ну, что же ты? - обернулся к нему через плечо Ким, щеки у него запылали, все же его такое свое положение смущало, и еще как. Буран придвинулся, становясь позади него, но приставляясь член к растянутому входу не спешил. Потянулся к губам брата, быстро целуя, и уточнил.

- Ты уверен, что не понадобиться дополнительная смазка?

- Не уверен, но я сейчас прямо так кончу, если ты продолжишь трепаться, - сверкнув на брата глазами, припечатал Ким и уперся лбом в подушку.

- Ну, уж нет, - бросил Буран, - Где она у тебя?

- Что?

- Смазка где?

- В кармане джинсов, черт, да быстрей ты!

Буран, повинуясь, нашарил на полу у кровати джинсы брата, обнаружил искомое, и снова вернулся к нему, целуя в поясницу. Ким застонал от нетерпения и скомкал в пальцах наволочку подушки. Буран быстро нанес на член прохладный гель, греть его в руках просто не осталось времени, мазнул немного по попке брата, и неожиданно резко перевернул того на спину.

- Буран, ты... - запротестовал было Ким, но брат уже накрыл его собой, целуя в губу и, пропустив между ними руку, вставил в него сразу два пальца. - Да, сколько можно в меня пальцы совать! - зарычал на него Ким, - Я тебя хочу, слышишь, тебя! - и сам обхватил рукой его член, согнул ноги в коленях, обхватывая ими бедра брата, и направил его в себя. Буран впился губами ему в шею, оставляя красный след, словно особую метку, и плавно стал проталкиваться в него.

- Ну, как ты? - проскользнув в тело брата удивительно легко, и, как он надеялся, безболезненно, спросил Буран, чтобы хоть как-то отвлечься и не начать вбиваться в него со всей дури.

- Нормально, - отозвался Ким, обхватил его лицо ладонями, поднял, чтобы посмотреть в глаза и поцеловал. - Давай, не будем больше разговаривать?

- Как скажешь, братишка. Как скажешь, - прошептал Буран ему в губы и начал двигаться, поначалу все же осторожничая, но когда Ким стал подмахивать в ответ на каждое его движения, уже не сдерживая себя. И пусть сколько угодно трепятся, что в первый раз кончить одновременно нереально, они кончили, потому что по-другому и быть не могло.

- Ким, - позвал Буран, когда они немного отдышались и нашли в себе силы отлепиться друг от друга.

- Что?

- Я хочу, чтобы ты его бросил.

- Кого?

- Виктора.

- А он здесь причем? - рассеяно отозвался его брат, которого после секса, тем более такого жаркого, который был у них, клонило в сон.

- Что значит, причем? - резко проворачиваясь на бок и нависая над ним, все еще лежащим на спине, угрожающе зарычал Буран. Ким недоуменно захлопал уже осовелыми глазами. - Считаешь, что сможешь встречаться с другими парнями, после того, как трахался со мной?

До Кима дошло, куда клонит брат, и он тут же закатил глаза к потолку.

- Да, не встречаюсь я ни с каким Виктором, и вообще, с последним своим постоянным парнем расстался еще в прошлом месяце.

- Так, а у Виктором тогда, как мы оказались?

- А ты не помнишь? Он подкатил к нам на дне группы.

- Он не из нашей группы.

- Ну и что, случайно встретились, вот и все. И вообще, дай мне уже поспать. Не буду я больше ни с кем трахаться, кроме тебя.

- Обещаешь?

- Клянусь.

- А поцеловать?

- Зачем это?

- Чтобы клятву скрепить.

- Ну, целуй, если тебе так хочется...